Современник из прошлого века. Глава 9*
Определяясь в идеологических позициях, укрепляясь в литературных, Н.Г.Гарин-Михайловский продолжал свое инженерное дело.
Он одержим идеей: пронизать Среднее Поволжье узкоколейными железными дорогами. К этому времени, как мы знаем, существовала магистраль Самара-Челябинск, имелась железная дорога Пермь-Екатеринбург-Тюмень, соединялись с Москвой Казань и Ярославль. Но гигантские глубинные районы, целые губернии, погрязли в бездорожье. Да и существующие линии не связывались между собой: обрывались восточнее Казани и западнее Перми, от Самарской линии не отходило ни одной ветки.
Михайловский предложил провести, кроме узкоколейки Казань-Малмыж, дорогу от станции Кротовка на магистрали до городка Сергиевска, в 20-ти верстах от Гундуровки, возле которого находились лечебные минеральные источники, а от Сергиевска – на запад до Чистополя и на восток – до Бугульмы. Он планировал
112
113
соединить Казань через Яранск с намечаемой на будущее дорогой Кострома-Вятка.
Забегая вперед, скажем, что он успел провести изыскания на всех этих трассах, непосредственно строил дороги Казань-Малмыж и Кротовка-Сергиевск. А остальные проекты остались для будущего. Например, линия Пермь-Вятка-Ярославль была завершена лишь в 1908 году, уже без него; Кострома соединилась с Вяткой (ныне Киров) через Галич уже после Великой Отечественной войны, а дорога на Яранск проложена в 60-е годы нашего времени.
Кротовско-Сергиевско-Чистопольскую линию за счет казенных средств министр путей сообщения Кривошеин, и без того раздраженный статьями подчиненного, поддержать отказался. Михайловский произвел еще один выстрел в «Новом времени» в виде статьи «Рутина в железнодорожном деле» и подал заявление об увольнении. Министр охотно подписал приказ от 8 июня 1893 года: «Уволен от службы согласно прошению по домашним обстоятельствам».
В качестве, так сказать, вольнонаемного инженера Михайловский произвел недолгие изыскания, вероятно для заработка, в Волынской губернии, определил мостовой переход через реку Случь. Но главные усилия свои он направил на то, чтобы убедить самарских и казанских земских деятелей строить дороги за счет местных средств.
Он выступает с докладами в земствах, печатает в «Волжском вестнике» статью «Побольше света (к вопросам Черкассы-Чистопольской и Бугульма-Чистопольской железных дорог)». Он добрался до министра финансов С.Ю.Витте, который, кстати, в молодости работал начальником движения Одесской железной дороги. Витте создал комиссию для изучения вопроса.
В очерке «В сутолоке провинциальных будней» Гарин вспоминал: «Наметив четырехсотверстную линию, проходившую через две губернии и захватывавшую пять уездных земств, я обратился в эти земства, предлагая им тип дешевой узкоколейной дороги. Потребность совершенно понятная, если вспомнить, что конкурирующая с нами страна, Америка, имеет среднее удаление сельскохозяйственных ферм от пунктов сбыта пять-семь верст, а у нас на лошадях приходится подвозить к железной дороге в среднем до ста верст. Это одно делает разницу в двенадцать-четырнадцать копеек на
113
114
пуд в пользу Америки... Одной той суммы, которая приплачивается ежегодно на гужевую перевозку, хватило бы на оплату процентов того капитала, который нужен на всю сеть (сто пятьдесят тысяч верст) недостающих нам подъездных железных дорог. И тот энергичный отклик, который я получил от всех пяти земств, представляет ясное доказательство, что земства наши находятся на высоте экономических требований времени».
Земства выделили 140 тысяч рублей, согласились обложить свои земли по два рубля с десятины, глава департамента уделов князь Д.А.Оболенский ассигновал 110 тысяч, комиссия Витте одобрила дешевые проекты.
Михайловский писал Иванчину-Писареву: «Всего два года пальбы в печати и большое общегосударственное дело сделано, а раньше 15 лет боролся со всякой дрянью и только изнывал от бессилия и раздражения».
Но поскольку проектируемые дороги были, через Кротовку и Черкассы, привязаны к государственной магистрали Самара-Челябинск, то требовалось согласие Управления казенных дорог. И Николай Георгиевич поселяется в Царском Селе, у сестры. В рассказе «Дела» он описывает свое хождение по бюрократам.
В ответ на возмущение, что дело застряло на полгода, высокопоставленный чиновник Иван Николаевич заявляет:
«– Ну, вы сами вот считайте: теперь что? Май? Исходящий номер уже десять тысяч сто двадцать первый, да столько же входящих. Пять минут только подержать каждое дело в руках, пять минут. Много ли? а ну-ка, посчитайте.
Иван Николаевич заинтересовался задачей и, смотря повеселевшими глазами в окно, шепчет:
– Десять тысяч, двадцать тысяч... по пяти минут – сто тысяч разделить на шестьдесят, по нулю отбросить, десять тысяч на шесть... Это что же будет? Тысяча шестьсот часов... Ну хотя от одиннадцати до шести, значит, семь часов, – на семь... два... двадцать, ну хоть три, двести тридцать дней. Январь, февраль, март, апрель, на круг, ну хоть двадцать пять дней... Сегодня двенадцатое – еще двенадцать, а там вдвое выходит... Так ведь в пять минут всего... С вами одними сколько вот уж: что ж тут сделать можно?!
– Да ведь ничего вы и не делаете, стоит все...
Ну, не очень-то стоит: десять тысяч все-таки исходящих,
114
115
да входящих... За день, до шести часов, голова в пивной котел вырастает».
Чем не современный фельетон для «Крокодила»?!
Только лишь летом 1895 года Михайловский начал дорогу. За это время сменился министр путей сообщения. Новый министр князь М.Н.Хилков, деятель более либерального направления, поработавший в юности паровозным кочегаром в Америке, издал приказ о восстановлении Михайловского «штатным инженером и заведующим окончательными изысканиями и постройкой узкоколейного подъездного пути от станции Кротовка Самаро-Златоустовской железной дороги до Сергиевска».
Заведующий формировал отряд строителей прямо в Гундуровке, ибо постройка начиналась в 20 верстах от нее. Поскольку дело было летом, к нему собирались студенты и сельские учителя, желающие подработать в каникулы, или, как тогда говорили, на вакации. Многих из них он потом закрепил штатно в должности контролеров. Одного студента он «персонально» отметил в своих записках: «Замкнутый, сосредоточенный блондин среднего роста с самым заурядным лицом, но с выразительными умными глазами, холодный, скорее злой, чем добрый. Все это, впрочем, скрывалось в тайниках его души. Сажин, по убеждениям, был марксист, – тогда еще новое слово...»
Если сопоставить эти записки с воспоминаниями А.Воскресенского, «политически неблагонадежного» учителя, нанятого Николаем Георгиевичем в гундуровскую школу, то Сажин оказывается схож с М.А.Сильвиным, упоминавшимся выше, тем более что по свидетельству самого Сильвина именно он дал Гарину-Михайловскому «Манифест Коммунистической партии» на немецком языке с просьбой побыстрее вернуть.
Строительная контора получала авансом 20 тысяч рублей единовременно и пока не отчиталась в них, новых авансов госконтроль не разрешал. Приходилось каждую неделю представлять отчет, иначе вся машина останавливалась. Чтобы чувствовать себя свободней и оперативней, Михайловский взял частный заем в 50 тысяч рублей, а проценты оплачивал из собственных средств.
Сотоварищи-инженеры, да и земства, не одобряли непредусмотренный штат студентов-контролеров. Но он отвечал на это:
115
116
– Если нас с нашими тысячными окладами казна выдерживает, то и от этих крох не обеднеет.
По его расчетам, 15 тысяч рублей, потраченных на студентов, составляли один процент от общей суммы строительства, а уже сохранили не одну сотню тысяч.
Ненавидя взяточничество и воровство, Михайловский не только ввел контроль студентов над десятниками, табельщиками и техниками, но и основал невиданный на Руси общественный орган – товарищеский суд.
Такие суды до того бывали только в подпольных революционных организациях, даже офицерские суды чести не подходили для сравнения, потому что были строго корпоративными. А он организовал открытый, гласный, демократический товарищеский суд, первый в истории России!
Дело началось с того, что один инженер, получив от поставщиков крупную взятку, завез на линию негодный материал.
– На вверенной мне дороге гнилых шпал не будет, – заявил заведующий строительством и поставил проворовавшегося перед выбором: идти под государственный суд или под товарищеский.
Тот согласился на товарищеский, предполагая круг коллег-инженеров. Но Михайловский определил, что суд будут избирать все работники строительства – от заведующего до будочной сторожихи.
Самарскому губернатору доложили о таком невиданном демократизме, так же, как и о странном студенческом контроле. Но Николай Георгиевич успокоил губернатора: во-первых, взяточник сам хочет оправдаться перед людьми, а во-вторых, когда молодежь занята делом, то ей меньше лезут в голову вредные идеи. Губернатор согласился с этими неотразимыми доводами... Говоря словами Леонида Андреева, Гарин-Михайловский приделал губернатору лишнее колесико.
Представители всех работающих выбрали судей, в том числе сельскую учительницу. Суд постановил: виновному вынести общественное порицание, предложить покинуть службу и обязать возвратить подрядчику гнилые шпалы.
В другой раз товарищеский суд уволил одного техника за рукоприкладство.
Об этой судебной практике Михайловский писал: «Чтобы совсем не раздражать рутинеров дела, сообщу, что и я лично был привлечен однажды к ответственности
116
117
перед общим собранием за увольнение десятника без достаточно внимательного разбора дела. В результате десятник был принят обратно на службу, а мне был объявлен собранием выговор, что и хранится в протоколах собрания».
Вскоре заведующий строительством подписал циркуляр, ставший сразу же знаменитым:
«Один из служащих центрального управления вверенной мне дороги, явившись в типографию, которой сделаны заказы для дороги, упрекнул управляющего в том, что, получив заказ, контора типографии медлит до сих пор с «обычной» благодарностью, заявив при этом, что «это уже принято везде». Владелец типографии по этому поводу обратился ко мне, и служащий этот в настоящее время уже уволен из управления. Это второй случай обнаруженного злоупотребления на этой линии...
Чтобы дорога эта вышла действительно дешевой, необходимо прежде всего, чтобы и мысли не было о каких бы то ни было злоупотреблениях. Считая это самым существенным вопросом в деле удешевления постройки данной дороги, я, помимо выбора главных приглашенных лиц, помимо высоких сравнительно окладов, старался дать пример прежде всего сам, как надо относиться к денежным делам дороги. Отстранив от себя денежную часть, я поручил все эти дела комиссии из выбранных лиц, которая во всех своих действиях отчитывается перед учрежденным мною общим собранием всех техников вверенной мне дороги... И всякий, кто дорожит своей репутацией, репутацией своего дела, должен твердо помнить, что единственный путь здесь не таинственные потемки, а свет многих глаз, свидетелей данного дела».
Знаменитым этот циркуляр сделали «Самарская газета», «Самарский вестник» и «Нижегородский листок», опубликовав полный текст со своими сочувственными комментариями.
После этого циркуляра за Михайловским был установлен негласный надзор жандармов, который с того времени продолжался до самой его смерти, о котором он никогда не узнал, а в наше время стало известно о нем из архивов Самарского жандармского управления.
Строительство на Малмыжской ветке шло своим чередом, на Сергиевской дело было двинуто, и Гарин отправился
117
118
проводить изыскания на трассе Кострома-Вятка.
Вот уж где была глушь – более глухая, чем Сибирь, которая хоть знала беспрерывное передвижение людей, ссыльных, переселенцев, бродяжек, имела постоянный контакт с «Расеей» через свой великий Сибирский тракт, проложенный землепроходцами. А вологодские и вятские земли пребывали в замкнутой неподвижности.
Со свойственным ему горьковатым юмором описывает Гарин эту свою экспедицию, новые свои впечатления от неисчерпаемо многообразной российской действительности.
«Впереди ехали мы, – старшие, в наших американских с двумя козырьками шляпах, с револьверами за поясом, в самых разнообразных костюмах. За нами следовали волокуши. Это – две оглобли с перекладинкой посреди, на которую кладутся вещи, в оглобли впрягается лошадь, на лошадь садится кучер, и такой экипаж, только такой, может безнаказанно прыгать с пенька на пенек той просеки, которая прорубается для него и для линии. Наконец, сзади этих волокуш шло пешее войско с соответственным вооружением: высокие рейки колыхались, как знамена; вешки, как пики; нивелиры, теодолиты, звук цепей.
Вся толпа, сбившись у изгороди, смотрела на странное, невиданное зрелище.
Больший контраст культуры и некультуры трудно было и представить, с одной стороны, пионеры последней цивилизации, с другой – типы, некоторым образом, первобытных времен, внуки Даждь-бога, окруженные своими болотами, лешими и русалками...
Некультурная сила, в лице девчонок и ребятишек, дрогнула и пустилась в бегство при нашем приближении. Впрочем, в позах взрослых было столько сомнения, что сделай наши рабочие какой-нибудь воинственный звук, и вся толпа обратилась бы в такое же бегство. Так же бывало и раньше, но с тех пор был отдан раз навсегда строжайший приказ – не ставить впредь местное население в унизительное для него положение».
Эти изыскания заняли около двух осенних месяцев.
К 1 декабря 1895 года был закончен проект, который, как сказано выше, реализовался позже, без участия Михайловского, и лишь частично: постройкой линии Ярославль-Кострома.
118
119
Если бы излагать хронологически, дневниково, жизнь Н.Г.Гарина-Михайловского в 1892-1896 годах, то получилась бы такая дробность, такое обилие мелькающих, не связанных, вроде бы, между собою событий, такая разнослойная уплотненность месяцев и недель, что трудно было бы уловить нечто цельное в этой жизни. Только такая целеустремленная личность и могла вести все эти переплетенные линии, не упуская, не обрывая ни одной.
Он снова хозяйствовал в Гундуровке, пользуясь близостью на этот раз фронта железнодорожных работ. Он получает богатый урожай подсолнуха, а на другой год доходно засевает обширное поле чечевицей. Иванчину-Писареву он пишет из Гундуровки, что отправляет «транспорт – гуси, индюшки, свиньи, быки, подсолнухи и я». Поскольку через пять дней он дает телеграмму Н.К.Михайловскому из Самары, то ясно, что свою продукцию он отправлял на продажу в Самару, что, кстати, обеспечивало ему независимость и без штатного оклада по министерству.
Строя Малмыжскую линию, он часто наведывается в Казань и, при своей контактности и обаянии, заводит новые дружеские связи, выступает там на благотворительном вечере в пользу Высших женских курсов. Он прочитал публике рассказ «Исповедь отца» – о смерти своего сына Коки... Он читал тихо, глухо, тяжко, порой сдерживая рыдания, он публично переживал заново все, что отстрадал когда-то. По воспоминаниям очевидцев, это распахнутое перед всеми отцовское горе потрясло публику, и она молчала несколько минут, пока Гарин, сгорбившись, медленно уходил со сцены... А уж потом разразились бесконечные вызовы автора.
Рассказ вскоре после публичного чтения был напечатан в казанской газете «Волжский вестник».
Во время своего петербургского пересиживания министерских бюрократов он закончил повесть «Студенты».
Редактировал ее в «Русском богатстве» В.Г.Короленко, взявший на себя отдел прозы. Отчитывая автора, он «делал богатырское движение, тряс головой»:
– Согласитесь, Николай Георгиевич, что так нельзя же работать: на облучке... на дуге... Это профанация... Я, я не понимаю... Не понимаю этого.
Николай Георгиевич позже напишет Н.К.Михайловскому, сопоставляя себя и Короленко: «Этот висящий на кресте своих утопий богочеловек и этот бегающий
119
120
в жизни и не желающий отказываться от этой жизни ради каких бы то ни было утопий, – один пишущий на дуге и другой за пятьюдесятью замками в тишине монастыря, – ведь это две противоположности. В силу вещей, в силу натуры они не поймут друг друга».
Как бы то ни было, «Студенты» появились в N 1-6 «Русского богатства» за 1895 год.
М.Горький впоследствии называл тетралогию Н.Г.Гарина-Михайловского целой эпопеей. В самом деле, в ней с большой полнотой отображена социальная жизнь и движение общественной мысли в пореформенной России 60-80-х годов. Но это еще и эпопея становления личности, исследование всех этапов духовного, нравственного, физического развития, которые суждено пройти каждому от детства до взрослого самоопределения.
Внезапное, я бы сказал – взрывное, раскрытие новых возможностей жизни, неведомое гимназистам, сшибается в юных душах с отсутствием житейского опыта, да и с извечной студенческой мукой – безденежьем. Впервые обретенное чувство свободы вступает в противоречие с зависимостью фактической – от материальной помощи родни, от отношения профессоров, даже от доброй воли квартирохозяев, у которых студенты снимают углы.
В повести «Студенты» много больших диалогов, часто именно через них раскрываются характеры, складываются отношения, развивается сюжет. Ну что ж, в XX веке подобное художественное средство облюбовал, скажем, Хемингуэй. Диалоги у Гарина точны, остроумны, в них естественно вплетены студенческие, говоря нашим языком, хохмы того времени, характеризующие само мировосприятие:
«– Человек, который не проявляет ума, тем самым проявляет свою глупость.
– Ну, а ты чем проявляешь свой ум?
– Тем, что терпеливо переношу глупость.
– Свою?
– Все равно, мой друг, не будем говорить о таких пустяках».
«– У него есть рубль? Шацкий рассмеялся:
– У него половина России.
– Тем лучше. Посоветуй ему от этой половины России отделить рубль».
120
121
Студенты тычутся в поисках смысла жизни, смысла собственной судьбы, что свойственно молодости всех времен:
«– Но скажи, пожалуйста, ты себя считаешь образованным человеком?
– Я? – с искренним ужасом остановился Корнев. – Никогда, конечно... Такой же запутанный, как и все мы.
– Вася, но как же распутаться? Как же добраться до истины?»
И тут уже вступают конкретности эпохи – Корнев отвечает:
«– Есть небольшие кружки... Но истина ли это или результат недостаточности истинного знания, откуда я знаю?
– А кружок Иванова к каким относится?»
В заключительной главе Карташев нечаянно увидел Иванова в зарешеченном окне арестантского вагона.
И конечно же, студентов волнуют отношения с женщинами, высвобожденные теперь от родительских запретов. Их влечет к самому доступному и безответному- к проституткам. Без малейшей брезгливости любуются они красотой Шурки-Неукротимой, жалеют Катьку-Тюремщицу. Приятель Карташева Ларио, в духе разночинных идей эпохи, хочет купить Катьке швейную машинку, чтобы она стала модисткой и начала бы чистую, честную жизнь. Эти гуманные идеи спасения падших женщин шли еще от «Что делать?» Чернышевского, от Сони Мармеладовой Достоевского. И вот безденежные студенты собирают деньги ради приятеля и его несчастной подружки, и Карташев тут же вынимает последние свои тридцать пять рублей.
Готовность прийти на помощь не только ближнему, но любому дальнему, в высокой степени развита в характере главного героя, в его друзьях. Произведения Гарина полны мгновенных портретов эпизодических, случайно замеченных лиц.
«За столом сидела худенькая, тоненькая, почти подросток, светлая блондинка с маленьким птичьим личиком... Было, конечно, некрасиво смотреть, как она прямо с общего блюдечка брала своей ложечкой варенье, съедала его, облизывала ложечку и опять брала ею варенье, как-то сгибая так пальцы, как будто бы шила. Но при всем том в ней не чувствовалось уверенности, что так и надо было делать. Напротив – робость, нерешительность,
121
122
она как будто искала опоры и, наверное, если бы Карташев сказал ей, как надо делать, она и делала бы все, что надо, не хуже других».
Такая проникновенность в мимолетной зарисовке, мгновенная искра единения душ, невероятная чуткость в сопереживании – это и есть классика.
Тема студенчества, такая же вечная, как тема детства и старости, любви и смерти, с большой полнотой отображена в «Студентах», не только в конкретной исторической привязке, но и в своей общечеловеческой сути, независимой от эпох.
В Самаре Гарин познакомился с Горьким, который пока был известен, в основном, местным читателям, как фельетонист Иегудиил Хламида. Впрочем, рассказ «Челкаш», напечатанный вслед за «Студентами» в седьмом номере «Русского богатства», Гарин уже прочел.
Об этой встрече есть воспоминания и у Гарина, и у Горького. Интересно свести их воедино, чтобы представить, какими они увидели друг друга.
Николаю Георгиевичу в ту пору было 43 года, Горькому – 27. Оба они не называют точной даты, но вероятнее всего это произошло осенью 1895 года, когда Гарин, руководя постройкой Кротовско-Сергиевской дороги, часто бывал в Самаре.
Гарин пишет, что однажды он после театра зашел к знакомому фотографу, где застал обычную компанию свободомыслящих самарских деятелей, а среди них несколько незнакомых молодых людей. Горький вспоминает, что встреча состоялась на квартире у судебного следователя, «некрещеного еврея» Я.Л.Тейтеля, на которого «христианское начальство» смотрело «как на пятно, затемняющее чистейший блеск судебного ведомства». Известно, что Тейтель действительно собирал вокруг себя наиболее живых и интересных людей Самары. А фотографа Гарин мог и придумать, потому что свои воспоминания писал в 1900 году и поневоле осторожничал в раскрытии связей и адресов, он и Горького не называет по имени. А Горький писал о Гарине уже в 1927 году.
«Сидело несколько молодых людей, – вспоминает Гарин, – и один из них, – с бледной, некрасивой и изможденной физиономией, но с прекрасными глазами, которые тем рельефней выдвигались и красотой своей освещали все лицо, – что-то горячо говорил. Молодой человек был одет более чем небрежно даже для этого
122
123
общества: прорванный пиджак и ситцевая рубаха были не первой свежести».
Хозяин квартиры характеризовал пришедшему Гарину незнакомых тому людей.
«– А этот молодой человек в грязной рубахе, который напоминает мне время нигилистов?
– Это от бедности... Это самоучка из босяков, он пишет в газете: хорошенькие такие рассказы... Ему предсказывают большую будущность».
Дальше вспоминает Горький:
«Подошел ко мне человек в мундире инженера путей сообщения, заглянул в глаза и заговорил быстро, бесцеремонно:
– Это вы – Горький, да? Недурно пишете. А как Хламида – плохо. Это ведь тоже вы, Хламида?
Я сам знал, что Иегудиил Хламида пишет плохо, очень огорчался этим, и поэтому инженер не понравился мне. А он пиявил меня:
– Фельетонист вы слабый. Фельетонист должен быть немножко сатириком, – а у вас этого нет. Юмор есть, но грубоватый, и владеете вы им неумело.
Очень неприятно, когда вот так наскочит на вас незнакомый человек и начнет говорить правду в глаза вам. И – хоть бы ошибся в чем-нибудь, но – не ошибается, все верно.
...Он был ростом ниже меня, и я хорошо видел его тонкое лицо, украшенное холеной бородкой, красивый лоб под седоватыми волосами и удивительно молодые глаза; смотрели они не совсем понятно, как будто ласково, но в то же время вызывающе, задорно.
– Вам не нравится, как я говорю? – спросил он и, точно утверждая свое право говорить неприятности мне, назвал себя: – Я – Гарин. Читали что-нибудь?»
Горький к этому времени читал «Несколько лет в деревне», которые ему «весьма понравились».
Так началась близость на всю жизнь единомышленников в литературе и в политике.
И еще состоялось одно – роковое – знакомство: с Верой Александровной Садовской, урожденной Дубровиной. По одним сведениям, познакомились они в мае 1896 года на нижегородской Всероссийской ярмарке, по другим – свел их «морской волк» и романтик К.М.Станюкович, представив Гарину эту красавицу как погибающую женщину с трагической судьбой, которую необходимо спасти.
123
124
Постоянная, как инстинкт, готовность Гарина прийти на помощь умножилась на этот раз любовной страстью, захватившей его без остатка, как захватывало все, за что он брался... <...>
| * Источник публикации: Никульков А.В. Современник из прошлого века: Очерк жизни Н.Г.Гарина-Михайловского. [Гл. 9] // Никульков А.В. Н.Г.Гарин-Михайловский. Современник из прошлого века. - Новосибирск: Книжное издательство, 1989. - С.112-124 [фрагмент книжной публикации]. |  | Публикации по истории
основания г. Новосибирска |
|
