Современник из прошлого века. Глава 5*
«Детство Тëмы» – это классическое произведение стоит среди знаменитых автобиографических книг: «Детство» Л.Толстого, «Детство» М.Горького, «Пошехонская старина» М.Салтыкова-Щедрина, «Детство Багрова-внука» С.Аксакова, «Детство Никиты» А.Толстого.
Даже в этом блистательном списке «Детство Тëмы» занимает особое место, резко обозначенное своеобразием. Если Лев Толстой анатомически исследовал детскую душу, если Максим Горький взорвал изнутри царство Кашириных, враждебное любому детству, то Николай Михайловский раскрыл трагизм детской души, тем более впечатляющий, что Тëма Карташев растет не в «свинцовой мерзости» каширинского быта, а в нормальных и даже благоприятных условиях, и значит трагизм его детства зависит не от привходящих моментов, а только от воли взрослых.
Я не знаю другой книги в мировой литературе, кроме разве что «Дэвида Копперфильда» Ч.Диккенса, которая с такой пронзительной болью защищала бы хрупкость, ранимость, беззащитность ребенка перед несправедливостью, невниманием и жестокостью взрослых людей.
Бедный Тëма, кипящий энергией, совершает из самых лучших побуждений то одно, то другое действие. Но они, помимо его желания, заканчиваются тяжким, с точки зрения взрослых, проступком. И Тëма каждый раз несет наказание, непонятное ему, незаслуженное, а потому невыносимое. Замечателен при этом неизбывный оптимизм Тëмы. Несмотря ни на что, он воспринимает жизнь чисто и светло.
Эта книга привлекает детей все новых поколений узнаваемостью их собственных переживаний, совпадением их мироощущения с мироощущением Тëмы Карташева. Эта книга очищает души взрослых людей, матерей и отцов, мучая их чувством вины, уча любви, чуткости и бесконечному терпению к ломким, неустойчивым, только еще складывающимся детским характерам.
Трудно понять, когда Николай Георгиевич успевал овладевать высоким писательским мастерством. Должно быть, большая, с детства, культура, помноженная на взрывной характер таланта, и обусловила изящное чувство формы, чувство языка, способность с предельной экспрессией изображать события и характеры.
76
77
Вот отец наказывает Тëму за то, что тот нечаянно, желая принести отцу радость, сломал его любимый цветок... «Удары сыплются. Тëма извивается, визжит, ловит сухую жилистую руку, страстно целует ее, молит. Но что-то другое рядом с мольбой растет в его душе. Не целовать, а бить, кусать хочется ему эту противную, гадкую руку. Ненависть, какая-то дикая, жгучая злоба охватывает его... Тëма яростно впивается зубами в руку отца».
С огромной болью выражено состояние ребенка – от молящих поцелуев бьющей руки до дикой ненависти. Но писатель резко переключает наш взгляд еще и извне, мы смотрим на Тëму еще и глазами матери, поднимаясь в своем сострадании до совмещения в себе переживаний и мальчика, и матери его:
«Удары глухо сыплются один за другим, отмечая рубец за рубцом на маленьком посинелом теле.
С помертвелым лицом ждет мать исхода, сидя одна в гостиной. Каждый вопль рвет ее за самое сердце, каждый удар терзает до самого дна ее душу...
– Довольно, довольно! – кричит она, врываясь в кабинет. – Довольно!
– Полюбуйся, каков твой зверëныш! – сует ей отец прокушенный палец.
Но она не видит этого пальца. Она с ужасом смотрит на диван, откуда слезает в это время растрепанный, жалкий, огаженный звереныш и дико, с инстинктом зверя, о котором на минуту забыли, пробирается к выходу».
Автор не дает читателю передохнуть, в повести нет пустот, вслед за сценой наказания он бросает своего маленького героя в новое испытание: спасение любимой Жучки, упавшей в старый колодец... Ночью, во тьме, где мерещатся привидения и злодеи, в одолении страха и малых своих физических сил совершает Тëма свой подвиг и спасает никому, кроме него, не нужную Жучку.
И так эпизод за эпизодом, то драматический, то забавный, то лирический, высвечивает все новые грани характеров Тëмы и его родителей, и всех многочисленных персонажей.
Выше говорилось о том, что настала для Михайловского пора обобщений – итогов сельского хозяйствования, результатов инженерного труда, а в «Детстве Тëмы» еще одно не менее важное обобщение: собственная педагогическая система, противоположная официальной
77
78
педагогике того времени. Что и говорить, если сам Николай Иванович Пирогов, великий хирург и педагог, попечитель Одесского учебного округа как раз в ту пору, на какое пришлось «детство Тëмы», детство Ники Михайловского, был сторонником телесных наказаний для детей!
Аглаида Васильевна в «Детстве Тëмы» говорит учителю Томилину:
– В теперешнем виде ваша гимназия мне напоминает суд, в котором есть и председатель, и прокурор, и постоянный подсудимый, и только нет защитника этого маленького и потому что маленького – особенно нуждающегося в защитнике подсудимого.
И снова не от теоретических построений идет Михайловский в выработке своих педагогических взглядов, а от опыта собственной жизни, от обостренной чуткости души с чрезвычайно низким болевым порогом, когда чужое страдание мгновенной болью отзывается в сердце. Он потом напишет немало рассказов о детях, где неизменны тончайшее понимание их души и постоянная боль за них.
В рассказе «Адочка» – «он увидел у ворот маленькую озабоченную сутуловатую девочку. Точно жизнь уже взвалила на ее плечи свое тяжелое бремя. Озабоченные дети! Грустные дети! Легко самому бороться и нести свой крест, но видеть, как маленький ребенок сгибается под ним... Ведь если и в пору детства нет счастья, – когда ж оно будет?
Дорогу, дорогу детскому счастью, широкую дорогу!»
В рассказе «Исповедь отца» отец, потеряв терпение, дал несколько шлепков капризничавшему ребенку, а потом услышал его разговор с няней:
«– Няня, пойдем...
– Куда, милый?
– Я возьму братика, и мы уйдем от папы.
...Я никогда не забуду этой подслушанной сцены. Этот порыв уйти от меня, этот бессильный протест малютки, сознание в нем неравенства борьбы со мной, великаном... Мне стало совестно, жаль его первой подорванной веры в свои силы. Мне захотелось вдруг быть не отцом его, а другом, который мог бы только любить, не неся ответственности за его воспитание. Но эта ответственность...»
В «Детстве Тëмы» самый светлый, самый привлекательный образ – это образ матери, Аглаиды Васильевны.
78
79
Он не приподнят, не воспет, он совершенно реалистичен, даже обытовлен, но все равно он остается в памяти как гимн всем матерям вообще. Аглаида Васильевна бывает и нежна, и строга, и несправедлива, но суть ее в полном сопереживании, в слиянии с детской душой:
«В эту минуту, если б кто хотел написать характерное лицо человека, живущего чужой жизнью, – лицо Аглаиды Васильевны было бы высокой благодарной моделью. Да, она уже не жила своей жизнью, и все и вся ее заключалась в них, в этих подчас и неблагодарных, подчас и ленивых, но всегда милых и дорогих сердцу детях. Да и кто, кроме нее, пожалеет их? Кому нужен испошленный мальчишка, и в ком его глупая, самодовольная улыбка вызовет не раздражение, а желание именно в такой невыгодный для него момент пожалеть и приласкать его?»
В этом, собственно, и есть зерно педагогики Н.Г.Гарина-Михайловского и, я убежден, вообще зерно педагогики истинной.
Весной 1891 года Николай Георгиевич в Гундуровке заканчивал «Детство Тëмы», уже не таясь от жены, всячески подбадриваемый ею, хотя писательская судьба пока никак не вырисовывалась, и очерк «Несколько лет в деревне», увезенный полгода назад в Москву, как в воду канул.
На второй день Пасхи, по страшной распутице, по весеннему бездорожью, в гундуровскую глушь, за 70 верст от недавно построенной железной дороги Самара-Похвистнево, нагрянул известный, но лично совершенно не знакомый гость – Константин Михайлович Станюкович.
Михайловские, конечно, знали современную литературу, читали ведущие журналы того времени, но никогда не встречали, как говорится, живого писателя, этот круг был для них бесконечно далек. Михайловские знали о тяжкой судьбе передовых личностей, о которой предупреждала когда-то Глафира Николаевна, напутствуя сына в университет. Но и с этими людьми тоже Михайловские не встречались. И вот перед ними неожиданно, без предупреждения, без их зова, предстал человек, который соединял в себе и то, и другое.
К.М.Станюковичу в это время было 48 лет, он показался Михайловским пожилым. Весь облик его нес на себе следы пережитого: левая сторона лица подергивалась от нервного тика, который сделался у него в тюрьме,
79
80
где он узнал о смерти дочери. И трех лет не прошло, как он вернулся из трехлетней томской ссылки, которую отбывал за связь с революционной эмиграцией. Уже широко были известны его романы «Без исхода», «Омут», уже появились в журналах первые из «Морских рассказов», принесшие ему европейскую известность.
Потомственный моряк, сын адмирала, сам морской офицер, совершивший кругосветное плавание на боевых кораблях, Станюкович подал в отставку в чине лейтенанта, вопреки воле отца, и уехал учительствовать в деревне. Он так же, как и Михайловский, разочаровался в своей деревенской эпопее, тем более что хотел поднять крестьян не на экономические преобразования, а на политическое изменение строя.
Народничество, недавно столь грозное для самодержавия, переживало глубокий кризис, сходило с исторической арены в России. Испытав все возможные средства в борьбе с царизмом – и прямую подготовку революции во времена Чернышевского и Добролюбова, и хождение в народ по примеру чайковцев, и террор в пору Желябова и Перовской, – теперь оно, обессиленное и расколотое, тщетно пыталось отыскать еще какие-то пути. Бывший народник Плеханов полностью принял марксизм, Лавров стал в эмиграции членом Интернационала и участником Парижской Коммуны, только не признавал принципа диктатуры пролетариата для России, как страны крестьянской. Внутри России последний великий народник Салтыков-Щедрин уже не связывал с общиной перспективы социалистического переустройства, а прямо связывал их с развитием науки и техники. Но в пору описываемой нами встречи его уже не было в живых, он умер в 1889 году.
Царское правительство не спускало глаз с народничества, продолжало громить его любые проявления. Еще в 1866 году были закрыты некрасовский журнал «Современник» и писаревский «Русское слово», в 1884 – «Отечественные записки» Салтыкова-Щедрина. Некоторые из старых соратников перекочевали в журнал «Дело», где главной фигурой стал Станюкович. Но после ареста Станюковича вскоре и «Дело» было закрыто. Оставшиеся после разгромов и расколов народники нашли прибежище в журнале «Русская мысль», умеренном поневоле. Революционная программа первых народников сошла на нет, до того, чтобы лишь, как писал
80
81
Ленин, «заштопать», «улучшить» положение крестьянства при сохранении основ современного общества.
От журнала «Русская мысль» и приехал в Гундуровку К.М.Станюкович. Не такое было положение народников, чтобы упускать хоть одну родственную душу, болеющую за крестьянство. Станюкович сообщил, что члены редакции, в том числе лидер народников Н.К.Михайловский, Глеб Успенский, Н.Н.Златовратский, одобрили очерки «Несколько лет в деревне» и просят автора дать согласие напечатать их в «Русской мысли». Поскольку журнал не числился народническим, то какая-либо переписка по поводу общей платформы была очень даже нежелательна. Вот поэтому и нагрянул в Гундуровку в самую распутицу не боящийся хлябей старый морской волк.
Три дня жил гость в Гундуровке, подружился с хозяином, несмотря на почти десятилетнюю разницу в возрасте, прочитал незаконченное «Детство Тëмы», обнял автора и назвал его настоящим писателем.
Николай Георгиевич решил опубликовать свои очерки под псевдонимом, чтобы не подписываться, в самом же деле, как под статьями: «Михайловский 2-й», а то еще, пожалуй, теперь и «3-й». Он взял псевдонимом имя своего шестимесячного сына Гари.
Так появился в русской литературе писатель Гарин-Михайловский.
Но через два-три дня после отъезда Станюковича литературные дела, так близко поманившие признанием, оказались опять в стороне.
5 апреля 1891 года приказом по Министерству путей сообщения Н.Г.Михайловский 2-й был назначен начальником партии по производству изысканий Западно-Сибирской железной дороги на участке Челябинск-Обь. К.Я.Михайловский 1-й назначался начальником всех работ на проектируемой линии.
Так в судьбе Н.Г.Михайловского сошлись еще два Михайловских. При желании можно в этих трех ипостасях узреть очередной парадокс, на которые щедра была жизнь Николая Георгиевича.
| * Источник публикации: Никульков А.В. Современник из прошлого века: Очерк жизни Н.Г.Гарина-Михайловского. [Гл. 5] // Никульков А.В. Н.Г.Гарин-Михайловский. Современник из прошлого века. - Новосибирск: Книжное издательство, 1989. - С.76-81 [фрагмент книжной публикации]. |  | Публикации по истории
основания г. Новосибирска |
|
