А.А.Дерибас

М.А.ЛАВРЕНТЬЕВ В МОЕЙ ЖИЗНИ

Дерибас Андрей Андреевич (р. 1931) - доктор физико-математических наук, профессор. Выпускник МГУ. С 1957 г. работает в СО АН СССР (с 1992 г. - СО РАН): сначала - в Институте гидродинамики, в 1976-1992 гг. - в СКБ гидроимпулъснои техники (директор, главный научный сотрудник), затем - снова в Институте гидродинамики. Лауреат Ленинской премии, премии Совета Министров СССР.

С первой же встречи - в 1950 или 1951 году - поразила его полная нестандартность, а я к тому времени был старшекурсником мехмата МГУ и на университетских профессоров, самых разных, нагляделся. Но он был совершенно ни на кого не похож как внешностью - ростом, фигурой, угловатостью, так и манерой говорить - отдельными, тоже какими-то угловатыми фразами, с большими паузами, как будто на ходу с трудом придумывая, что сказать дальше. Как потом выяснилось, он очень хорошо знал, что говорить дальше, но эта манера изложения заставляла напряженно и внимательно следить за рассказом и стараться не пропустить ни слова. А самое главное - о чем он говорил. На фоне сильно математизированных, «набитых» уравнениями спецкурсов он говорил о совершенно необычных вещах, и становилось ясно, что механика - это наука о природе, а не «закоулок» математики.

И слово необычное - кумуляция, и взрывчатые вещества, и взрывы, к которым кто из нас не стремился с детства, - все было ново и захватывающе интересно.

К тому же таинственность: кто такой Лаврентьев? Говорят, великий математик, специалист по теории функции. А где работает? Шепотом - в почтовом ящике. Вот прочтет несколько лекций и исчезнет, и опять в свой ящик. А экзамен-то по всему по этому будет? Неизвестно. Зачем тогда читать?..

И хотя в соответствии со слухами Лаврентьев исчез быстро и надолго, в памяти и в душе остался этот странный спецкурс. И возникла твердая уверенность: как только надо будет определять место будущей работы - обязательно отыскать М.А.Лаврентьева и попытаться устроиться именно к нему.

Необходимость решать этот вопрос подошла лишь через пять лет. Экзамена по спецкурсу так и не было, Лаврентьев надолго исчез и стал появляться на мехмате, хотя и нерегулярно, только к началу 1956 года. Вот тут-то мне и удалось реализовать свое намерение - за что я бесконечно благодарен судьбе: написав и защитив вполне ученическую кандидатскую диссертацию, какие «на конвейере» изготавливались в МГУ, я «изловил» Михаила Алексеевича в каком-то коридоре и на ходу попросил его о работе. Он сразу согласился и посмотрел на меня как-то так, как будто помнил меня со времен того давнего спецкурса. Так началась моя работа непосредственно под руководством М.А.Лаврентьева и продолжалась с 1956 до 1976 года, сначала - в Московском физико-техническом институте, потом - в Институте гидродинамики Сибирского отделения АН СССР.

Лаврентьев всегда был окружен молодежью. Обдумывая собственные впечатления, попытаюсь выделить наиболее характерное.

Работая с Лаврентьевым, мы всегда знали, что решаем если не мировые проблемы, то задачи, наиболее важные для страны. Все знали, что мелочами у Лаврентьева не занимаются. Это имело колоссальное вдохновляющее значение. Понимание важности собственной деятельности заставляло работать, не считаясь со временем, - ничто так не презирал Михаил Алексеевич, как формальное отбывание на службе «от сих до сих». Надо было слышать, с какой уничтожающей интонацией он всегда произносил эти слова «от сих до сих». Нужная и интересная работа - а другими мы не занимались - должна заполнять все жизненное время. Так нас учил Лаврентьев, и так мы работали.

Демократичность - такое определение следующей черты стиля Лаврентьева многим может показаться сомнительным. Многие знали его как жесткого и требовательного начальника, он никогда не был и не прикидывался добряком и «рубахой-парнем». Тем не менее я настаиваю на его демократичности и поясню, что имею в виду. В коллективе, который работал с Лаврентьевым, каждый всегда имел «прямой выход» на Лаврентьева, то есть независимо от занимаемой должности мог в любое время обсуждать с Лаврентьевым любую рабочую проблему. Он ненавидел субординацию, считал ее абсолютно нетерпимой в науке: лаборант, м.н.с. и доктор несли равную ответственность за дело. Это давало возможность всем «солдатам» ощущать себя «генералами» и оказывало огромное стимулирующее воздействие.

Эксперимент в гидравлическом лотке вместе с М.А.Лаврентьевым наблюдают (слева направо) А.А.Дерибас и Л.В.Овсянников

С болью приходится думать о множестве современных научных начальников, сидящих за барьерами, бдительно охраняемых секретаршами и тщательно отфильтровывающих в своем сознании, что сказал академик, что кандидат, а слова рядового научного работника у таких «деятелей» автоматически отфильтровываются до уровня комариного писка.

Большое внимание уделял Михаил Алексеевич молодежи. Понятие молодежи растяжимо. Участники конкурсов молодых научных работников могут нынче иметь тридцать три года от роду... Лаврентьев начинал возиться с подростом лет пяти-шести. У него была теория, что наиболее революционные научные идеи приходят в сознание человека, умеющего удивляться обыденным вещам и не перегруженного излишней информацией. Он считал, что, начиная с самого раннего возраста, надо воспитывать в человеке эту способность удивляться и пытаться сберечь ее, а по мере развития цивилизации делать это становится все труднее. Во времена Ломоносова, часто говорил он, у людей было больше времени и возможностей размышлять над проблемами мироздания. А теперь - транзистор в руки, наушники на голову, и нет никакого дела до происхождения звезд, а уж если человек читает популярные книжки, то ему окончательно все ясно.

При подборе учеников Михаил Алексеевич старался руководствоваться этими своими соображениями. Как всякая схема, его система имела недостатки, и не все, кто подавал поначалу большие надежды, оправдали их впоследствии. Но рациональное зерно в таком подходе, безусловно, есть, иначе в науке не осталось бы Лаврентьевской школы.

Занимаясь профессионально наукой и подготовкой кадров, Лаврентьев не был профессионалом в вопросе внедрения результатов науки в производство. Он никогда не вдавался в экономические тонкости, пренебрегал формулировками в протоколах, не отслеживал всех этапов сложного процесса передачи научных и конструкторских разработок в промышленность. Тем не менее и в этой области ему удалось добиться впечатляющих успехов. Секрет в том, что Лаврентьев умел находить людей - хозяйственников, которые, независимо от объективной реальности, хотят внедрять новое, потому что им скучно и неинтересно идти по проторенному пути. Такие люди существуют в любых экономических условиях, иначе при командно-административной системе, да еще во времена застоя, вообще не было бы никакого движения вперед.

Людей таких немного, но они есть, в конечном счете они определяют восприимчивость народного хозяйства к техническому прогрессу, пробираясь через частокол запретительных инструкций и ухитряясь обходить недостатки экономической системы.

Можно надеяться, что в процессе перестройки таких предприимчивых и смелых людей будет больше, и сиюминутная денежная выгода не всем закроет горизонт более или менее отдаленного будущего, но поиск энтузиастов технического прогресса всегда будет важнейшим этапом, определяющим успех дела внедрения науки в производство.

Время отдаляет от нас годы непосредственного общения с Михаилом Алексеевичем Лаврентьевым, но сейчас все яснее становится громадное значение его вклада во все области, которых касались его труды.

Сохраняя в своих делах память об уроках Лаврентьева, мы будем находить в них еще много полезного для себя и для тех, кто придет нам на смену.

Написать о Лаврентьеве как об ученом заманчиво, но далеко не просто. Прежде всего, трудности объективные: никто не знает технологии научных открытий, трудно понять, как они зарождаются и преобразуются в научные статьи и авторские заявки, хотя очень хотелось бы это понять, и очевидно, что это было бы весьма полезно для человечества.

Есть у меня и трудности субъективные. Работая с Лаврентьевым 20 лет, я не был соавтором ни одной из его публикаций. В отличие от многих прежних и ныне существующих начальников Михаил Алексеевич никогда не ставил свою подпись на научных трудах, если он не считал собственный творческий вклад существенным. Руководство и участие в обсуждениях он творческим вкладом не считал, а если включался по-настоящему в работу, то делал сам очень много и соавторам становилось тесно. Поэтому статья даже с тремя авторами для Лаврентьева является редким исключением, подавляющее большинство своих работ он выполнил один, книги писались, как правило, вдвоем, но я в этих процессах не участвовал и от его непосредственного творческого процесса был на некотором расстоянии.

Поэтому могу лишь поделиться некоторыми соображениями о «творческой кухне» Лаврентьева.

Как все исследователи, Лаврентьев искал интересные задачи в науке или в практике. Представляет безусловный интерес Лаврентьевский метод поиска задач. Сейчас в науке накапливается колоссальный объем информации, и его невозможно осмыслить, даже несмотря на совершенствующиеся методы информационного обеспечения научных работников.

Занимаясь поиском информации, можно потратить на это дело всю жизнь и тем не менее не быть уверенным в том, что есть ещё что-то самое важное, что пока не удалось обнаружить.

Лаврентьев решал проблему информации просто. Браться надо за ту задачу, которую небольшая группа ведущих ученых в данной области считает нерешенной, и не тратить время на поиски всех опубликованных материалов по данной теме.

Опыт показывает, что такой путь постановки задач вполне правомерен и позволяет сильно сэкономить время на работу с источниками информации. Есть, конечно, риск, что придется открывать уже открытое, но доля такого риска остается при любом методе поиска нерешенных проблем.

Определив задачу, Михаил Алексеевич обычно обсуждал постановку долго и тщательно, со многими коллегами, добиваясь краткой, ясной и предельно четкой формулировки проблемы, такой, чтобы ее мог понять любой человек, почти независимо от уровня специального образования.

Задача поставлена - теперь надо думать, как ее решать. Вот как это делается, - тут я ничего определенного сказать, видимо, не смогу. Ясно, что Михаилу Алексеевичу удалось решить ряд проблем мирового класса, которые не поддавались другим, весьма крупным ученым. Но как ему это удавалось, объяснить не могу, и даже изучение опубликованных результатов мало проясняет дело.

Например, известнейшая работа «К теории длинных волн», опубликованная в 40-х годах на украинском языке. Там 18 вспомогательных теорем и одна основная, доказывающая существование уединенной поверхностной волны. Как до этого можно было додуматься? Пробиться через эти дебри?

Или знаменитая работа М.А.Лаврентьева и А.Ю.Ишлинского о динамической потере устойчивости стержня. Получен красивый, неожиданный результат, имеющий большое значение в самых различных областях механики. Фактически исследован новый класс явлений. Но прочтите сколько угодно раз эту коротенькую заметку в «Докладах Академии наук СССР» и попытайтесь понять, как получен этот результат. Убежден, что ничего у вас не получится. Какой-то ребус, какая-то тайна.

Впрочем, наука ведь не может без тайны. Иначе - зачем бы ею надо было заниматься?

И последнее. Ученые и организаторы такого масштаба, как Лаврентьев, во все времена были редкими. Так, очевидно, будет и в будущем. Но необходимо, чтобы они появлялись обязательно, иначе потери в темпах научно-технического развития ничем не возместить.

		А.А.Дерибас. М.А.Лаврентьев в моей жизни // Российская академия наук. Сибирское отделение: Век Лаврентьева / Сост. Н.А.Притвиц, В.Д.Ермиков, З.М.Ибрагимова. - Новосибирск: Издательство СО РАН, филиал «Гео», 2000. - С.264-268.



		ОГЛАВЛЕНИЕ • ФАЙЛ PDF