Мое отношение к Михаилу Алексеевичу Лаврентьеву начало складываться задолго до нашего личного знакомства. Отец М. А., известный математик и механик Алексей Михайлович Лаврентьев, читал курс теоретической механики на физическом факультете МГУ в середине 40-х и был превосходным лектором. После объяснения какого-либо раздела Алексей Михайлович делал паузу, а затем диктовал для записи чеканную формулировку и писал на доске формулы, снабженные номерами. В результате у студента возникал четкий конспект, при пользовании которым даже лекции, переписанные у товарищей, не вызывали затруднений. Готовиться по таким записям было одно удовольствие, а сдача экзамена прошла довольно курьезно. Алексей Михайлович задавал мне вопрос и слышал в ответ номер формулы с кратким комментарием. Вся процедура заняла несколько минут.

Еще с киевских довоенных времен М. А. был близким другом Николая Николаевича Боголюбова, вошедшего в мою жизнь в 1948 году. В околонаучных разговорах Н. Н. часто приводил примеры и эпизоды с участием Михаила Алексеевича, которого он любил и почитал. В результате у меня заочно сформировался миф о М. А.

И вот настал час нашего знакомства. Дело было с Сарове, в мае 1953 года. Тут стоит сделать небольшое отступление и сказать несколько слов об этом примечательном месте, столице советского Атомного проекта.

В небольшом сверхсекретном городке за колючей проволокой, расположенном в мордовских лесах вблизи от известной пустыни, основанной Серафимом Саровским. Неподалеку от Арзамаса в конце 40-х и начале 50-х был собран цвет советской физики. Там работали и жили такие корифеи, как Тамм, Зельдович, Харитон, Сахаров (которому было тогда всего 30 лет), Франк-Каменецкий и ряд других крупных ученых.

К этому времени я уже находился в Сарове, долгое время впоследствии именовавшемся Арзамасом-16. Около трех лет я работал в секторе Тамма под началом Боголюбова.

Три друга: А. Ю. Ишлинский, М. А. Лаврентьев, Н. Н. Боголюбов, тогда еще не действительные члены АН СССР, не лауреаты, не Герои соцтруда. Киев, 1940 г.		На даче в Мозжинке под Москвой. А. В. Бицадзе, академик М. А. Лаврентьев, гостья из Великобритании, академики Н. Н. Боголюбов и А. П. Виноградов, 1957 г.

Я только что вернулся из Москвы, где защитил кандидатскую диссертацию в ученом совете под председательством И. В. Курчатова. Вечером по этому поводу предстояло быть праздничному ужину. И вот Боголюбов говорит мне, что на «объект» приехал Михаил Алексеевич. «А удобно ли пригласить его на ужин?» — «Конечно, вон он идет мимо дома». Так, сначала на улице и позже вечером у нас дома за столом, состоялось наше знакомство.

После успешного испытания слойки летом 1953 года Н. Н. вернулся в Москву, а меня «завещал» Михаилу Алексеевичу, с которым я проработал следующие три года над созданием ядерной начинки для артиллерийского снаряда.

Наша научно-техническая задача состояла в том, чтобы превратить сферическую конструкцию, представляющую собой шар диаметром около метра, в некое подобие среднеазиатской дыни, с поперечником, позволяющим разместить ее внутри цилиндрического артиллерийского снаряда калибром не более 40 см.

Гидродинамическими исследованиями занимались Лаврентьев и Лев Васильевич Овсянников, нейтронные были поручены мне, а численными расчетами руководил Василий Сергеевич Владимиров.

Расскажу о моем первом впечатлении о Лаврентьеве как ученом. Вскоре после появления М. А. на объекте состоялся его доклад на тему о разработанной им «Теории кумулятивного заряда». Все было покрыто, естественно, флером секретности и приглашенных, точнее «допущенных», на доклад оказалось немного.

Не вдаваясь в научные детали, отмечу, что, используя простые физические допущения и аппарат теории функций комплексного переменного, М. А. получил достаточно простую количественную картину сложнейшего явления — пробоя брони так называемыми кумулятивными снарядами, использовавшимися во Второй мировой войне.

В конце 1953 года из Сарова в Москву уехала моя жена с маленьким Гришей, и, оставшись соломенным холостяком, я переселился в один коттедж с М. А., который занимал две комнаты на втором этаже. Такая, близкая в бытовом плане, жизнь с М. А. продолжалась более года, до моего окончательного возвращения в Москву. Последний год работы над «лаврентьевской дыней» проходил в бывшем здании ФИАНа на Миусской.

После успешного испытания на Семипалатинском полигоне в марте 1956 года я перешел на мирную научную работу в математический институт имени Стеклова и почти одновременно стал работать в Дубне. За эту работу группа ведущих разработчиков во главе с М. А. Лаврентьевым в 1958 году была удостоена Ленинской премии.

В период с 1956-го по 1960 год связь с Лаврентьевым не прерывалась. Михаил Алексеевич время от времени звонил по телефону и приглашал то на дачу в Мозжинку встретить Новый год, то принять участие в испытаниях на закрытом подмосковном полигоне, а то и прокатиться с ним на автомобилях в компании его студентов и учеников из Новосибирска на Телецкое озеро с последующим спуском по порожистой Бие на гребных лодках.

По возвращении в Москву Михаил Алесеевич («Дед», как звали его близкие к семье Лаврентьевых) занялся новым грандиозным патриотическим делом — организацией Сибирского отделения Академии наук СССР. Уже на объекте Дед начал искать среди своих сотрудников помощников по предстоящему освоению Сибири. В конце 50-х я несколько раз ездил туда в командировки, в Новосибирск и на место будущего Академгородка.

В 1958 году М. А. свел меня с одним из своих блестящих сподвижников — Сергеем Львовичем Соболевым, который начинал тогда организацию сибирского Института математики и предложил мне возглавить в нем отдел теоретической физики. Я стал подбирать будущих сотрудников из числа своих московских учеников. И вот, в конце 1960 г., от Деда поступила команда: «Пора переезжать!».

На праздновании первой годовщины ФМШ. В президиуме: М. А. Лаврентьев, А. А. Ляпунов, Д. В. Ширков. Выступает Лена Дудина. Новосибирск, 1964 г.		Д. В. Ширков поздравляет выпускников ФМШ с окончанием и поступлением в университет. Слева стоит директор ФМШ Н. Н. Бондаренко. Новосибирск, 1964 г.

В Академгородке вначале я был занят организацией работы небольшой группы, составлявшей ядро отдела теоретической физики в ИМ СО АН. А ректор нового университета, известный математик, академик Илья Несторович Векуа, пригласил меня на должность проректора, в которой я проработал около полугода.

Мне не удалось преодолеть отвращения к бюрократической работе и после серии неприятных эпизодов с ректором и М. А. я освободился от проректорства и взамен занялся школьной олимпиадой и физматшколой. Запомнилась сцена в дире­кто­рском кабинете в «Гидре», когда в гневе на меня Дед швырнул прочь кий-указку, с которой любил вышагивать по комнате, и разбил ею окно. Лишь много позже, будучи уже свидетелем, а не участником других подобных сцен, я оценил режиссерский талант и актерское дарование великого человека.

Новосибирский госуниверситет (НГУ) открылся в составе единственного поначалу естественного факультета двумя первыми курсами. На второй были переведены сильные студенты из других вузов, в том числе из европейской части Союза. На первый — зачислялись победители школьной олимпиады.

Сибирские школьные олимпиады были уникальным явлением. Они начинались заочным туром, задачи которого для старших классов в начале зимы печатались в областных молодежных газетах. Присланные по почте решения проверялись сотрудниками институтов Академгородка и победители первого тура приглашались на второй, очный тур в областные центры. Заключительный тур проводился в Академгородке в виде Летней школы. Победители — десятиклассники — получали право поступать (без вступительных экзаменов) в НГУ, более молодые — приглашались в физико-математическую школу-интернат (ФМШ), открытую при новом университете.

Инициированная Лаврентьевым система олимпиадного отбора школьников пустила глубокие корни и продолжает давать свои плоды и в наше время. Весной этого, 2000-го, года я побывал в Якутске в связи с регулярно проводимыми там Лаврентьевскими чтениями. Прочитал лекцию в университете младшекурсникам и наведался в физико-математический лицей Якутского университета (так называется теперь физматшкола). Отмечу два факта. Все ведущие якутские физики соответствующего возраста прошли систему лаврентьевских олимпиад, учились в новосибирской ФМШ и, как правило, закончили НГУ. В наши дни в Республике Саха (Якутия) действует система школьных олимпиад, отбирающая детей в якутский лицей, наиболее сильные выпускники которого учатся в Новосибирском университете и лучших московских вузах.

Сегодняшняя система сибирского образования — одни из важных элементов наследия Михаила Алексеевича.

Личные симпатии (и антипатии!) М. А. проявлялись вне чиновных различий и возрастных цензов. Как истинный «аристократ духа» М. А. равно обращался со старым и молодым, с академиком, студентом и... даже с правителем. Многим известны и описаны его хорошие отношения с Гречко и Хрущевым, в том числе драматическая дискуссия с лидером державы во время полета из Пекина в Иркутск, приведшая к спасению новосибирского Института генетики. Менее известны далеко не простые отношения с Н. А. Косыгиным.

Основным критерием оценки человека для Михаила Алексеевича была преданность делу. М. А., несомненно, был ярко выраженным «пассионарием» (по терминологии Льва Гумилева). Главным мотивом его жизни было служение. Служение науке, служение Отечеству. Этой шкалой он и оценивал других. Однако мог и резко изменить хорошее отношение на противоположное. Случалось, под влиянием наговора.

Организационный талант М. А. сочетался с режиссерским и актерским дарованиями. Он заранее планировал и, вероятно, проигрывал в голове различные варианты развития беседы или дискуссии. Мне приходилось наблюдать его как в качестве лидера обсуждения научной проблемы, так и при проведении дискуссий на заседаниях президиума Сибирского отделения. Вопрос, выносимый на рассмотрение, прорабатывался заранее и четко формулировался. Если же по ходу обсуждения выявлялись новые существенные обстоятельства и/или возникали серьезные разногласия, Лаврентьев тут же объявлял: «Вопрос плохо подготовлен. Откладываем на следующее заседание».

М. А. умел влиять на людей и привлекать их к участию в своем деле. Однако при этом он руководствовался в первую очередь своим стратегическим замыслом, случалось, пренебрегая собственной позицией собеседника. Человеческий фактор отступал на второй план. Николай Николаевич говаривал, что «Дядя Миша — мастер игры в шахматы, человеческие шахматы».

В решительные моменты Лаврентьев мог оказывать сильный нажим, идти напролом как на отдельного человека, так и в более общем плане. Так случилось, когда в 1964 году он решил избрать Будкера академиком.

По действовавшему тогда регламенту при выборах на особые сибирские вакансии, при голосовании в Сибирском отделении претенденту было необходимо набрать 2/3 голосов, а в отделении по специальности — половину. Вначале проводилось голосование в Сибирском отделении. Эта система вызывала нарекания в связи с тем, что квалифицирующим оказывалось мнение сибиряков, а не экспертов по данному разделу науки. В повестку дня летнего общего собрания Академии был включен вопрос об изменении этого правила.

При голосовании в Сибирском отделении Будкеру не хватило одного голоса до двух третей. Все три тура дали одинаковый результат. Михаил Алексеевич был в ярости. Он несколько раз уходил в президентский кабинет к Келдышу, совещался с ним и, несомненно, звонил в отдел науки ЦК. После третьего тура он отсутствовал особенно долго. И вот появился с торжеством на лице. Ему удалось почти невозможное — уломать и президента, и высокую инстанцию «изменить правило во время игры». Он громко заявил явному оппоненту Будкера (кстати, своему ближайшему соратнику по работе в Сибири): «Ваш голос мне уже не нужен. Решение, которое примет завтра общее собрание, будет иметь обратную силу!».

У Института Математики (который располагался в жилом доме на Морском проспекте). Новосибирск, 1962 г.		Первые награды первопроходцам (к 10-летию СО АН СССР). ИГиЛ. Новосибирск, 1967 г.

В индивидуальных беседах М. А. иногда использовал психологические провокации, цель которых состояла в проверке реакции собеседника и выявлении его истинной позиции. Иллюстрацией служит приведенный выше пример с разбитием окна.

В своей огромной организационной деятельности Лаврентьеву неизбежно приходилось бороться. Бороться с косностью и недобросовестностью, с мелочностью и непониманием, с неблагоприятными обстоятельствами и организационным сопротивлением. Михаил Алексеевич умел и любил бороться. Возможно, что процесс борьбы доставлял ему не меньшее удовольствие, чем одержанная победа. Как говорила его жена, Вера Евгеньевна, «Когда Мише не с кем сражаться, он ходит, как больной».

Дед был большой охотник до организации развлечений и праздников. Из крупных, организованных Дедом развлечений я уже упоминал экскурсию на Телецкое озеро. Дед придумал и провел ее, как я понимаю, главным образом для своих молодых учеников, выпускников физтеха.

В середине 50-х на физтехе в Долгопрудном Дед отобрал группу дипломников, около 10 человек, для дальнейшей работы в Сибири. В 1958 году, прямо со студенческой скамьи, Лаврентьев перевез их в щитовые домики Золотой долины на место будущего Академгородка, где и сам поселился семейно в избушке лесника. Первое время, особенно длиннющей сибирской зимой, бытовые условия в щитовых домиках носили спартанский оттенок. И, чтобы вознаградить своих сподвижников, летом 1959 года Дед повез их на Алтай.

Другим подобным мероприятием была туристская групповая экскурсия из строящегося Академгородка в Париж весной 1961 года. М. А. пригласил в эту двухнедельную поездку около десяти своих ближайших сподвижников вместе с женами. В Париже Дед чувствовал себя как дома. Он был иностранным членом Французской Академии, имел друзей и связи в научном мире. Два члена-корреспондента АН СССР, Андрей Васильевич Бицадзе и автор этих строк, с подачи Лаврентьева были формально представлены физико-математическому классу Академии. Процедуру проводил непременный секретарь Академии, великий физик Луи де Бройль. Эти же лица получили почетную возможность прочитать по лекции в Институте повышенных знаний.

Замечательной чертой Михаила Алексеевича была активная любовь к детям. Домик-избушка Лаврентьевых в Золотой долине стоит в окружении нескольких небольших коттеджей. В начале 60-х годов в семьях их обитателей было много детворы. Дед любил устраивать развлечения для всей детской команды, в которую входили и его внуки. Он насаживал в свой «газик»-вездеход около десятка мелюзги и катал их по окрестности.

Но настоящей страстью Лаврентьева было общение с молодежью, студентами и особенно школьниками. М. А. всегда сам открывал летние школы для победителей олимпиад. Он читал лекцию, в которой присутствовал научный сюжет, как правило, сопровождаемый демонстрацией физического явления, например, образования дымовых колец метрового размера.

На фотографиях подобных событий видно необыкновенно оживленное, озаренное счастливой улыбкой лицо Михаила Алексеевича. Как прирожденный педагог, Лаврентьев любил и своих учеников, и сам процесс обучения.

Известно, что М. А. в 39 лет стал украинским академиком и директором Института математики АН УССР, а в 46 — действительным членом и академиком-секретарем Отделения физико-математических наук АН СССР. Этот ранний научный административный старт в сочетании с педагогическим даром привел к тому, что Ларентьев легко авансировал и продвигал молодежь.

Менее известно, что, появившись в Сарове в 1953 году и получив представление о масштабе дарования и результатах 32-летнего кандидата физико-математических наук А. Д. Сахарова, он предложил и как академик-секретарь Отделения добился прямых его выборов в академики (минуя членкоровскую степень). В списке молодых членов АН СССР, избранных по Сибирскому отделению в бытность Лаврентьева его главой, — А. Г. Аганбегян, Ю. Л. Ершов, Роальд Сагдеев, А. Н. Скринский и автор этих строк (избраны в члены-корреспонденты в возрасте моложе 33-х лет).

Главное дело и главный итог жизни Лаврентьева — продвижение широкого фронта науки и образования за Урал, на просторы Сибири и Дальнего Востока.

Крупный ученый в области математики и механики, Лаврентьев вышел далеко за рамки собственно своего научного профиля, оказав влияние на развитие кибернетики и геологии, ботаники и археологии, физики и химии. Он оставил нам новую всеобъемлющую систему подготовки научных кадров, начинающуюся со школьных олимпиад.

Источник: Ширков Д. В. «Дыня» Лаврентьева // Ведомости Новосибирского областного Совета депутатов. — 2000. — 29 сентября N 38 (497). — С. 21.