С Валентином Афанасьевичем Коптюгом я познакомился в 1965 году, когда переехал в должности младшего научного сотрудника из Москвы в Новосибирский институт органической химии (НИОХ). Руководил тогда этим институтом академик Н.Н.Ворожцов, учитель В.А.Коптюга. До переезда я несколько раз был здесь в командировках, и этот только что построенный институт буквально поразил мое воображение. Мне очень понравились его чистые, светлые лаборатории, молодые талантливые коллеги. Но для моей души - я со студенческих лет хотел приложить науку к чему-нибудь практическому - не менее решающим фактором стала продуманная, необычная для академического института инфраструктура.

Наряду с научными лабораториями в составе НИОХ имелся опытный химический цех, позволявший нарабатывать в количествах от граммов до тонн самые сложные и даже опасные в производстве синтетические и природные органические соединения. Имелись конструкторское бюро, большие мехмастерские, подразделения не только для ремонта, но и для создания новых электронных приборов. Была открыта прямая дорога для внедрения результатов фундаментальной науки в практику, и не только это. Имея весьма ограниченный доступ к продукции мирового рынка, мы могли здесь сами делать для своей работы новые приборы и приспособления, нарабатывать крупные партии всегда нужных химикам исходных реагентов и изучаемых природных соединений. Одним из необычных элементов инфраструктуры был созданный Н.Н.Ворожцовым отдел физико-химических методов, руководителем которого в начале 60-х годов стал молодой химик-органик В.А.Коптюг. Дело в том, что раньше, если какой-то химический институт покупал импортный прибор, его ставили в одну из лабораторий. Естественно, такая лаборатория не была склонна обслуживать другие подразделения института. Иногда прибор либо простаивал, либо ломался из-за низкой квалификации обслуживающего персонала - ведь это были не инженеры, а химики-органики, а в лучшем случае он использовался в интересах пяти-десяти научных сотрудников. Н.Н.Ворожцов решил сосредоточить все «валютные» приборы для физико-химического анализа в одних руках - в отделе Валентина Афанасьевича. Естественно, далеко не вся научная общественность была от этого в восторге, многие просто боялись, что снимать нужные спектры им будет негде либо придется ждать их годами. Однако В.А.Коптюг чрезвычайно быстро наладил эффективную работу своего отдела и установил такую систему, при которой результаты незамедлительно получались не только для всех лабораторий Института, но и для других организаций. Крайне важно, что этим результатам можно было верить: ведь Валентин Афанасьевич отлично знал, что нужно химикам, потому что сам был блестящий химик.

С другой стороны, как хороший организатор, он смог привлечь для работы в своем отделе высококвалифицированных специалистов - физиков и инженеров - для управления приборным парком. Так был создан, наверное, один из первых центров коллективного пользования Сибирского отделения, и Валентин Афанасьевич на деле подтвердил свои волю и способность к выполнению главного девиза Сибирского отделения, заявленного его создателем - академиком М.А.Лаврентьевым, - это путь к интеграции под нашим знаменитым знаком «Сигма», изображенным на эмблеме СО РАН.

В.А.Коптюг в течение всей своей жизни сохранял способность упорно и быстро учиться. В конце 60-х годов в российской науке уже сложилась традиция публиковать наиболее важные результаты в международных журналах и участвовать в международных научных симпозиумах. Тогда, в возрасте 35 лет, Валентин Афанасьевич не знал английского языка. Однако, когда наступила нужда, он примерно за год выучил его, регулярно посещая (вопреки всем своим нагрузкам) специальные курсы, и смог обсуждать химические проблемы довольно свободно со своими многочисленными зарубежными коллегами и партнерами. Но этого ему было мало.

Так случилось, что с детских лет я хорошо знал английский язык, и к моменту отъезда из Москвы стал почти профессиональным переводчиком - мог перевести любой текст по химической специальности с русского на английский. Эта вторая профессия немало способствовала переезду. Моя родная лаборатория химии углеводов и нуклеиновых кислот Института химии природных соединений АН СССР к 1965 году стала публиковать до 70 статей на английском в год, и почти все переводить приходилось мне. Договариваясь с Н.Н.Ворожцовым о переезде в Новосибирск, я поставил только одно твердое условие: переводами меня не загружать. Он пообещал, и обещание выполнил. Но, как говорится, нет правил без исключений, и мне иногда приходилось помогать коллегам с переводами.

И вот один раз В.А.Коптюг принес мне свою короткую, но очень красивую химическую статью и попросил перевести ее на английский. Я, конечно же, сделал это с большим удовольствием. Но интересно не это. В следующий раз, спустя несколько месяцев, Валентин Афанасьевич принес мне для проверки новую статью, написанную на английском языке уже им самим! Такой случай был первым в моей практике. Конечно, я внес в текст массу грамматических и стилистических поправок - можно сказать, живого места в рукописи не осталось. Валентин Афанасьевич внимательно и дотошно расспросил меня о причинах исправлений, многое записал. Наконец, спустя еще несколько месяцев Валентин Афанасьевич принес мне третью статью, в которой править уже практически было нечего: хотя не все было гладко с грамматикой, но не было никаких сомнений в том, что англоговорящие химики статью поймут, а редакция журнала сможет сделать техническую правку. Боюсь быть неточным, но, кажется, это был последний раз, когда Валентин Афанасьевич обратился ко мне за помощью при переводе.

С того времени им были опубликованы десятки статей в международных журналах, и я твердо знаю, что каждую букву в этих статьях он написал сам, своей рукой. Впоследствии эта удивительная склонность Валентина Афанасьевича самому писать тексты всех своих статей и выступлений не раз поражала воображение сотрудников аппарата Президиума Сибирского отделения.

Традиция тогда была не такая, как сейчас: статью, в которой «большой шеф» был первым автором, писал обычно младший научный сотрудник, а тексты выступлений руководителей писали референты и ученые секретари. «Большой шеф» в лучшем случае тексты правил, а иногда просто ставил свою подпись. Я стараюсь следовать примеру В.А.Коптюга в меру своих сил. Он правильно делал: ведь публикация - это главный, а может быть, и единственно важный продукт деятельности ученого, занятого фундаментальной наукой. Именно публикации становятся частью здания мировой науки. Каждый соавтор статьи должен отвечать за каждое ее слово.

Мне трудно сейчас представить, как Валентину Афанасьевичу удавалось такое, когда он был председателем Сибирского отделения. Но так было. Не случайно всю жизнь его рабочий день продолжался с девяти утра до десяти-одиннадцати вечера, и каждый вечер он в большой черной сумке брал бумаги домой для работы ночью либо в выходные дни.

Он всегда работал с бумагами вдумчиво и основательно, даже во время четырехчасовых перелетов из Новосибирска в Москву и обратно. Спорить с написанными им текстами было трудно на любом уровне - и научному сотруднику, и министру, настолько добротно и основательно проработаны были его рукописи.

В последние десять лет своей жизни Валентин Афанасьевич уделял большое внимание проблемам озера Байкал и занимался ими так же ответственно, как фундаментальной наукой и своими административными обязанностями. Забегая вперед, скажу, что эта деятельность, как мне кажется, в итоге привела его к важным философским обобщениям. С его точкой зрения можно спорить, но он искренне считал, что проблема «охраны природы», в сущности, является проблемой устойчивого развития человечества, и ее в мировом масштабе нельзя решить в условиях капиталистической системы, а потому твердо придерживался социалистических убеждений. Будущее покажет, может быть, он был и прав.

До 1984 года я продолжал работать в НИОХ и к концу этого периода заведовал довольно большой лабораторией ультрамикробиохимии. Отделом, в состав которого входила лаборатория, руководил академик Д.Г.Кнорре. Ему удалось создать большую новосибирскую школу специалистов по биоорганической химии и молекулярной биологии. Я же занимался не только фундаментальной биоорганической химией, но и многочисленными другими проблемами, благо, что условия для этого были созданы, как я уже говорил, всей инфраструктурой НИОХ.

Коптюг со свойственными ему упорством и принципиальностью всегда поддерживал наши приборные разработки по микроколоночной жидкостной хроматографии. Без его вмешательства наш коллектив вряд ли получил бы за эту разработку Государственную премию СССР по науке и технике - а я думаю, мы ее заслужили. Ведь созданный нами при поддержке Сибирского отделения хроматограф «Милихром» был тиражирован приборостроительной промышленностью в 6000 экземплярах. Поддержка - это не просто слова. Под знаком «Сигма» работал не только НИОХ, но и Институт ядерной физики им. Г.И.Будкера, и Опытный завод, и СКБ Института физики полупроводников и в те годы, когда Отделением руководил академик Г.И.Марчук, и позже, когда его сменил В.А.Коптюг.

Валентин Афанасьевич последовательно и неуклонно создавал условия для внедрения методов «новой биологии» в медицину. Так было, например, при борьбе со вспышкой клещевого энцефалита в новосибирском Академгородке и в Новосибирской области, при внедрении микрометодов в биохимическую медицинскую диагностику, в криминалистику, в другие специальные отрасли.

Руководимый Д.Г.Кнорре отдел биоорганической химии в 1984 году был преобразован в Новосибирский институт биоорганической химии. Д.Г.Кнорре всегда поддерживал и фундаментальные, и прикладные работы моей лаборатории, но все-таки чувствовалось, что слишком большое разнообразие ее направлений не соответствует его представлению о путях развития нового института. Мне же хотелось попробовать себя на более самостоятельной работе, и в 1985 году я сказал Валентину Афанасьевичу, что был бы готов поехать в любой из периферийных научных центров Сибирского отделения для того, чтобы такую самостоятельность получить.

Этот разговор не возымел немедленных последствий, однако я знаю, что В.А.Коптюг о нем не забыл. Итогом нашего разговора, спустя некоторое время, стал мой перевод в Иркутск, в Лимнологический институт, изучающий озеро Байкал.

Возможно, последним импульсом для Валентина Афанасьевича в этом решении стало то, что в 1985 году наряду со всем моим «универмагом», как его называл Д.Г.Кнорре, мне пришло в голову заняться еще и рыбными проблемами. В ту зиму в Новосибирской области произошла вспышка опаснейшей так называемой гаффской болезни - люди, которые ели пелядь (сиговую рыбу) из одного из озер, тяжело заболели, а некоторые из них даже умерли. Причину болезни медики установить не могли. Мы пытались им помочь. По ряду признаков можно было предположить, что болезнь не является инфекционной, а вызывается отравлением. Мы пробовали выделить токсин методом хроматографии. Работа была сложная и грязная, например, мне самому пришлось на огромной электрической мясорубке перемолоть тонну пеляди. Довести эту работу до конца, к сожалению, не удалось, но Президиум СО АН пристально за ней наблюдал из-за широкого общественного резонанса и по просьбе руководящих органов области. Поэтому я думаю, что, когда Валентин Афанасьевич искал человека для перевода в Иркутск на укрепление Лимнологического института, он вспомнил о том, что я занимаюсь не только молекулярной биологией и приборами, но и рыбой, т.е. уже почти готовый «лимнолог».

К проблеме укрепления кадров Лимнологического института Валентин Афанасьевич, как всегда, подошел предметно и основательно. Он прекрасно понимал, что привести деятельность Лимнологического института к современным стандартам одному человеку не удастся. Поэтому в первом же разговоре со мной о переводе он сразу разрешил сформировать целый десант в составе 20 человек из числа ученых новосибирского Академгородка. Конечно, никакой речи о переводе такого большого «десанта» не могло и быть, если бы для этих людей сразу не удалось найти жилья. Валентин Афанасьевич последовательно и упорно добился на уровне областных властных структур выделения двадцати целевых квартир, и «десант» состоялся, хотя заняло это, конечно, не один месяц. В 1987 году я был назначен директором Лимнологического института. Проблемы охраны озера Байкал всегда находились в центре внимания руководителей Сибирского отделения. Свою позицию противостояния строительству Байкальского целлюлозно-бумажного комбината однозначно высказал еще академик М.А.Лаврентьев. Однако комбинат все-таки был построен. Окончательное решение принял генеральный секретарь ЦК КПСС Н.С.Хрущев. Решение, как мы теперь все хорошо понимаем, было неправильным и с политической, и с хозяйственной позиций. В своей борьбе со строительством комбината, а в дальнейшем после его пуска в эксплуатацию в оценке экологических последствий для Байкала Президиум СО АН СССР опирался на данные Лимнологического института. Однако этот институт не обладал ни специалистами, способными давать надежную количественную информацию о состоянии экологической системы озера Байкал, ни парком современных приборов. Ведь мониторинг - это особая отрасль точных измерений, а вести его пришлось фундаментальным ученым-байкаловедам, в основном биологам.

В1985-1986 гг. Президиум СО АН одержал крупную политическую победу - принципиально было решено принять специальное Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об охране озера Байкал». Правительственные и партийные руководители полагались на авторитет Сибирского отделения. Постановление начали готовить, но специалистам из Госплана СССР и отраслевых министерств и ведомств нужны были твердые цифры и факты.

Валентин Афанасьевич отдал распоряжение о предоставлении ему всех соответствующих отчетов Лимнологического института и других организаций Сибирского отделения и, как всегда, стал их лично во всех деталях изучать и оценивать. Значительная часть материалов вызвала его глубокое неудовлетворение - декларировалась мысль о том, что Байкал очень скоро погибнет, но в материалах для этого не имелось достаточных оснований. Переработав, как Маяковский, «тысячу тонн словесной руды», он, тем не менее, смог извлечь такой объем информации, который позволил убедить всех участников Государственной комиссии в необходимости принятия постановления. Оно и было принято в 1987 году. Комбинат, к сожалению, закрыть не удалось, зато была сделана масса других полезных дел: ликвидирован один из самых грязных цехов Байкальского комбината по производству кормовых дрожжей, прекращены рубки главного пользования в окрестностях Байкала, запрещена перевозка древесины по озеру в плотах. На Селенгинском целлюлозно-картонном комбинате впервые в мировой практике был создан замкнутый цикл водопотребления, и с августа 1990 года это предприятие навсегда прекратило сброс промышленных стоков. Были радикально усовершенствованы очистные сооружения Улан-Удэйского тонкосуконного комбината и городские очистные сооружения г. Улан-Удэ. Все это было заложено в подготовленное при участии Валентина Афанасьевича правительственное постановление. Однако Валентин Афанасьевич, несмотря на то, что поставленная цель была достигнута - постановление было принято, своего решения о реформе Лимнологического института не отменил. Очень показательно, что он убедил в его необходимости главного куратора байкальской проблемы в СО АН - академика А.А.Трофимука, с которым у меня позднее установились самые теплые деловые отношения. С 1987 года, когда я переехал в Иркутск, мои контакты с Валентином Афанасьевичем по проблемам Байкала стали регулярными. Под его непосредственным присмотром были написаны и согласованы со всеми ведомствами «Нормы допустимых воздействий на экологическую систему озера Байкал». Этой работой пришлось в основном заниматься в Москве, так как ведомства в ходе согласования постоянно вносили в документ разные существенные и несущественные поправки. Много часов я провел в тесной комнате под лестницей вблизи приемной В.А.Коптюга в старом здании Президиума АН СССР в Нескучном Саду, печатая и перепечатывая документ на его шикарной по тем временам электронной пишущей машинке. Десятки раз по поводу нарождающихся Норм он звонил многочисленным начальникам по «вертушке», в решающие моменты брал меня с собой для участия в личных встречах с ведущими руководителями.

Байкал - проблема трудная, но интересная: В.А.Коптюг и М.А.Грачев

На создание «Норм» был отведен очень короткий срок - всего шесть месяцев, но их разработка и принятие были делом чести Сибирского отделения. Я думаю, что многие явные и тайные оппоненты идеи особой охраны Байкала довольно потирали руки, думая, что «академики» никак не успеют обосновать нормативы. Они хотели знать, сколько грязи наука разрешит им вылить в Байкал так, чтобы ничего ему от этого не сделалось, а уж дальше они сами распределили бы разрешения на выбросы и сбросы между предприятиями по своему усмотрению. В основе этого порочного подхода лежало понятие ПДК - предельно допустимых концентраций загрязняющих веществ. Если концентрации ниже установленных ПДК, то никакого вреда якобы нет. Этот подход, может быть, годится для небольших озер и рек, но никак не подходит для Байкала, поскольку объем озера невообразимо велик - 23 000 км3; установление любого, не равного нулю ПДК фактически означает лицензию на право выброса любых мыслимых количеств загрязнителей.

В наших «Нормах» наряду со списком веществ, сбрасывать которые в Байкал совсем нельзя (ПДК=0), был предложен принципиально другой подход - заставить предприятия, работающие вблизи Байкала, достигнуть по экологическим показателям наилучших известных в мировой практике параметров, внедрить совершенные природоохранные технологии.

Валентин Афанасьевич однозначно поддержал идею экологической паспортизации предприятий Байкальского региона. В состав каждого паспорта в качестве обязательного компонента входил полный обзор научной и инженерной литературы по предприятиям тех же отраслей разных стран мира, а также предлагаемый предприятием план достижения мирового уровня по выбросам и сбросам. «Нормы» были приняты и утверждены правительством в установленный срок, а в дальнейшем внедрены в Байкальском регионе и принесли немало пользы.

Заданный размер моей статьи не позволяет рассказать обо всем, что сделал Валентин Афанасьевич для охраны Байкала, а также для повышения оснащенности и научного уровня Лимнологического института. Практические итоги можно перечислить лишь коротко.

При его поддержке и во многом по его инициативе в 1990 году был создан Байкальский международный центр экологических исследований - организация с весьма «знатными» иностранными учредителями, например, Лондонским королевским обществом. Это потребовало от Валентина Афанасьевича огромного дипломатического искусства. С 1990 по 2000 год благодаря Центру на Байкале совместно с российскими учеными были проведены международные экспедиции и исследования с участием более тысячи иностранных ученых и специалистов.

В 1996 году по инициативе СО РАН после наших долгих и «вязких» переговоров с нашими ведомствами ЮНЕСКО, по просьбе правительства РФ, приняло решение о включении озера Байкал в Список Участков Мирового Природного Наследия. Отмечу, что другого такого же по размеру наземного участка мирового наследия в мире нет - больше только Галапогосские острова, но ведь это архипелаг в океане.

В 1999 году был принят Закон РФ «Об охране озера Байкал», концепция которого тоже разработана Сибирским отделением. Это означает, что озеро наконец-то получило правовую защиту - до принятия решения ЮНЕСКО и Закона этот уникальный водоем мира юридически имел те же права, что и любое из десятков тысяч российских озер. Объем научных знаний о Байкале существенно вырос, точность данных повысилась многократно.

К сожалению, Валентин Афанасьевич не успел добиться реализации проекта перепрофилирования БЦБК на экологически безопасное производство. В последний раз он горячо защищал предложенную Сибирским отделением и другими организациями программу перепрофилирования на заседании Правительственной комиссии по Байкалу за день до своей смерти.

В заключение не могу не сказать о следующем. Как мне кажется, мне не свойственно становиться перед начальством по стойке «смирно» и беспрекословно выполнять приказы, если я не согласен с их правильностью. Удивительно, что много раз я внутренне не соглашался с указаниями Валентина Афанасьевича даже после детального обсуждения проблем. Тем не менее, мне никогда даже не приходило в голову желание их саботировать. Я думаю, что такие же чувства не раз испытывали и многие другие его бывшие подчиненные. Не соглашаясь с ним и споря, я в конце концов просто начинал верить, что он видит намного дальше и лучше, чем я. Гарантией были его огромная эрудиция, абсолютная честность, принципиальность, умение предвидеть поведение людей, с огромным терпением и тактом добиваться поставленных целей.