Сорок дней назад разорвалось сердце Валентина Афанасьевича Коптюга, замечательного ученого и общественного деятеля современности, президента Российской академии наук, председателя Сибирского отделения РАН, директора Новосибирского института органической химии, почетного гражданина Новосибирска...

Сорок дней назад этот интеллигентный человек совсем не атлетического сложения умер, точно силач, раз за разом преодолевавший непосильный вес, — не успев дать себе передышку, перерыв для отдыха и даже для болезни.

Академик Коптюг взвалил на себя и тяжесть переживания огромных, незаслуженных невзгод, в наши смутные годы схвативших за горло великую российскую науку, и тяжесть борьбы за достоинство и возрождение ученого сообщества и всего государства Российского — борьбы вопреки нашему смутному времени. Коптюг, по существу, был мучеником, потому что руководить одним из крупнейших и самых прославленных региональных отделений Академии наук в России 90-х годов — это, без преувеличения, мученическая участь, сравнимая разве что с участью фронтового хирурга, не покладая рук, прямо на поле брани сражающегося за израненные организмы без самых элементарных лекарств и приспособлений. Каково это — каждодневно заглядывать в растерянные, а порою и потухшие из-за полной утраты надежды на будущее глаза людей науки — прежде по праву привилегированного, а сегодня униженного и полураздавленного сословия?! Каково заглядывать в собственную душу ученого, пережившего со своими товарищами годы заслуженного триумфа, а теперь переживающего незаслуженное поражение, — в душу, все смятение которой не сможет постичь никто из посторонних — даже самый чуткий?!

Не знаю, кто в нашей сегодняшней жизни может быть одинок больше, одинок страшнее, чем ученый, принимающий ответственность за огромный коллектив своих брошенных государством коллег. Его боль — это боль за попираемое достоинство. И вчерашней сверхдержавы, и тех униженных людей, чья мысль долгие годы трудилась во имя величия Отечества.

Года два назад в новосибирском Академгородке, в Доме ученых, проходило так называемое профсоюзное собрание научных работников, созванное в знак протеста против пренебрежительного отношения властей к российской науке. Ученые говорили с возмущением, с болью, говорили о крахе, прежде всего, конечно, финансовом. Мне довелось присутствовать на этом собрании-митинге. Я помню, какие глаза были у Валентина Афанасьевича во время этого собрания. В них читалось смущение и даже стыд. Во всем его облике в тот день сквозила ужасная неловкость. Стыдно и неловко было ему за себя и коллег, что они — ученые — оказались по сути с протянутой рукой на паперти, стыдно, что дожили до такого дня, стыдно за мерзкое время. И все же он умел осилить эту мученическую участь борца за выживание и даже развитие сегодняшней науки. Умел, наверное, и благодаря тому, что, в отличие от многих коллег, тяготы, катастрофы, возведенные в ранг государственной политики, не застали его врасплох. Еще на самом пике того, что именуем мы и по сей день — кто из вежливости, а кто по наивности — «перестройкой», когда чуть ли не весь Академгородок заодно с прочей российской элитой щедро рукоплескал водопаду «демократических преобразований», — Коптюг говорил об опасности отказа России от базовых социалистических принципов. И это была не позиция ретрограда. То был голос здорового инстинкта настоящего ученого, предвидевшего, что и попытка разом насадить в нашей огромной и неоднородной стране раньше незнакомые политико-экономические принципы взамен прежних, устоявшихся, грозит непоправимым сломом станового хребта государства.

Те же мотивы и то же умение мыслить с опережением, аналитически прозревать будущее привели Коптюга в конце 1992 года в Конституционный суд, на процесс по делу компартии, которую он взялся аргументировано защищать. Самому Коптюгу в любом случае оправдываться было не в чем. Но он не мог не подняться на защиту идеи, которой был привержен, когда в эту идею только ленивый не швырял камни. И защищал он эту идею так, что редкий политик мог бы похвастаться способностью сделать хоть десятую часть того, что удалось сделать в те нелегкие дни Коптюгу в интеллектуальной схватке со сверхвлиятельным, враждебно настроенным и тенденциозным властным истеблишментом.

В Конституционном суде в Москве сражался ученый-прагматик. А в Новосибирске в том же 1992-м, в Сибири, где по инициативе Коптюга грянула, несмотря на камни и шпильки, конференция «Ученые Академгородка — Октябрю», сражался ученый-романтик, уверенный, что настоящая убежденность обязывает человека сопротивляться любому давлению, любым обстоятельствам, не дает ему право трусливо капитулировать. Не удивительно, что именно этот человек с наступлением черных дней для большой науки и даже всей страны, дней, которые он заранее предсказывал, один из немногих стал говорить и действовать как бы от имени всех ученых — всех, кто сегодня негодует, жалуется, стреляется от отчаяния или борется до последнего. Не удивительно, что о стойкости и последовательности Коптюга c огромным уважением говорили при его жизни, и вспоминают сейчас даже те, кто отнюдь не разделял его политических убеждений. Для Коптюга — и это большая редкость по нынешним временам — политическое кредо было связано с достижением не лоббистских и сиюминутных, а действительно общенародных, идеальных целей. И в этом смысле он оставил человечеству свои масштабные открытия в области органической химии, высочайшие открытия XX века. Но среди того, над чем он работал в последние годы, выделяется концепция «устойчивого развития» общества и государства. Коптюг доказал, что путь сырьевого донора навязан России после пресловутого «поражения» в «холодной войне», по дешевке обменивающей драгоценные природные ресурсы на право хотя бы просунуть нос в заветное американо-европейское общество — «общество потребления», — путь губительный, смертельный. Коптюг обосновывал неизбежность перехода даже ведущих мировых держав на социалистические принципы во многих областях экономической и социальной жизни. В этом случае так называемый цивилизованный мир ждет неизбежный кризис потребления, благодаря чему картины Апокалипсиса перестанут казаться лишь библейским сказанием.

Здесь научные рассуждения встречались с бессмертными христианскими заповедями, призывающими человека умерить эгоизм и алчность и делиться с нуждающимися для своего же блага.

Дай Бог России получить поскорее такую власть, которая взяла бы в основу политики разумную и обоснованную теорию академика Коптюга.

Во время гражданской панихиды в Академгородке первый секретарь Новосибирского обкома КПРФ Виктор Кузнецов произнес такие слова: «Валентин Афанасьевич как большой ученый известен, конечно, во всем мире. Но уверяю Вас, в нашем российском народе он известен как народный красный академик».

Верные слова. И дело тут не в одной политике. Дело в том, что народность «красного» академика Коптюга действительно уникальна. Она в том, что не отгораживался он от народа стеной ученого высокомерия и снобизма, что не уходил он в наши горькие дни, подобно многим, увы, коллегам, в сугубо «цеховые» и «отраслевые» обиды. Он был больше, масштабнее. Он видел потребность всеобщего — от шахтера до профессора — единения перед постигшей Россию бедой.

Он говорил и действовал от имени той лучшей части ученых, которая не бросила Отечество в болезни и разделила с ним его тяготы. Коптюг не мог позволить себе паузу в работе. За несколько часов до смерти он защищал в российском правительстве программу защиты гибнущего озера Байкал от сброса промышленных отходов. Защищал Жизнь, из которой должен был в тот же день так внезапно уйти. Валентин Афанасьевич Коптюг — тот редкий человек, которого с одинаковой скорбью и равным числом пронзительных речей хоронила и родная Сибирь, и столица России. Но лег он все же в сибирскую землю, лег в нее рядом с основателем Сибирского отделения АН академиком Лаврентьевым, рядом с тем, кто собирал воедино и множил богатство и гордость российской науки, Российской державы, растоптанные и пущенные по ветру безумствами нынешней эпохи.

Сердце академика Коптюга разорвалось сорок дней назад. Теперь душа его должна обрести награду свою за земные труды и подвиги, обрести блаженство и покой. А сердце России продолжает болеть и рваться. И она, больная, но борющаяся Россия, не успокаивается, и нет у нее ни права, ни сил забывать самых верных и самых отважных своих ратников, забывать о мыслях и делах, ими завещанных.

Швец Л. Н. Он верил: Россия возродится (Поминальная по красному академику) / Л. Н. Швец, депутат Государственной думы (фракция КПРФ) // Советская Россия. — 1997. — 18 февраля.