Долго «копался» в заголовках к воспоминаниям ученых о Валентине Афанасьевиче Коптюге. Они вошли в рукопись, которая вот-вот станет книгой. Но никак не мог выбрать подходяший. Положим, заголовок «Светлый путь» как-то перекликался с давним советским фильмом. Да и едва ли светлым был жизненный путь замечательного человека и ученого. Ярким, блистательным, героическим, а порой и трагическим — это да, еще куда ни шло... Но какой уж светлый путь у человека, чей отец был репрессирован, чья норма жизни была борьба за сохранение, выживание и развитие науки, который за последние семнадцать лет работы полноценно отдыхал раза два или три.

Понравился мне заголовок к другой главке из «предстоящей» книги «Эпоха Коптюга». Он вернее и звучит так: «Он сам крутил колесо своей судьбы». Но и в нем есть частичная неполноценность применительно к судьбе бывшего председателя СО РАН. Не думаю, что только сам. Такое утверждение жизнь Коптюга как бы вырывает из исторического контекста. Несмотря на феноменальные дисциплированность, целеустремленность, талантливость Валентина Афанасьевича, ему приходилось жить «по правилам» своей эпохи. Многие годы в науке на него надеялись как на будущего лауреата Нобелевской премии — и к тому были основания, но сам слышал, как через несколько лет руководяще-административной работы он сказало горечью: «Я уже бывший химик». Стремительные и совсем не отрадные перемены в России во многом определили путь Коптюга. В нем были и навязанность, и вынужденность.

Поразительно другое: как бы ни складывались обстоятельства, часто очень горькие, а иногда, как казалось, и безвыходные, Валентин Афанасьевич словно подчинял их себе и направлял в одно и то же русло — созидания. Будь моя воля, я дал бы ему Нобелевскую премию за сохранение российской науки в условиях развала и реформ. Полагаю, что этот его труд сродни подвигу, и он затмевает достижения в химии.

Как это ему удавалось? Ответ еще впереди, в будущей истории. Пусть ответом станет заголовок «Он вникал во все», взятый из воспоминаний В. Ф. Шабанова в книге «Эпоха Коптюга». Думаю, у газеты еще будет возможность подробно о ней рассказать. А пока мы «пройдемся» по страницам воспоминаний ученых накануне 70-летия со дня рождения Валентина Афанасьевича и оставим «вне исторического контекста» всех остальных, памятуя о том, что все-таки в науке преимущественно проходила трудная, многогранная и в конечном итоге счастливая жизнь академика Коптюга.

Вспоминает академик Н. Л. Добрецов:
«В конце 1981 года состоялись выборы в Академию. Перед этим В. А. Коптюг встречался со мной, обсуждал мои шансы, но в тот раз меня не избрали. После провала я страшно переживал и впервые услышал от него фразу, которую я позже слышал от многих: «Если не хватает чувства юмора, на выборы в Академию лучше не соваться».

У Валентина Афанасьевича это чувство было развито в очень высокой степени, во что сразу было поверить трудновато при его внешней строгости, вечной сосредоточенности, занятости и даже некоторой сухости. Но при шутке он преображался, становился красивым и обаятельным человеком. Помню, как Коптюг ученым вручал ордена. Физики на торжественную церемонию припоздали. А когда появились, Коптюг с улыбкой сказал: «Вы даже за орденами опаздываете... Может, вам их и не вручать?!» Но, как только вручил, заметил лукаво и с удивлением: «Нет, берут».

Из воспоминаний самого Валентина Афанасьевича. Как-то он молодым научным сотрудником в пустой еще квартире ждал почтальона. Тот пришел и сказал: «Черт возьми, весь промок, пока вас тут нашел...» После этих слов в Коптюге сработал некий рефлекс, «привитый» ему в Средней Азии.

«...В Самарканде, - рассказывал Валентин Афанасьевич, — была своя специфика, вроде как система некоторых рыночных отношений. Там было принято за услугу платить — немного, но платить. И после жизни в Самарканде, если человек говорит вам «я промок и устал», значит, надо дать в два раза больше. Что я и сделал. А он (почтальон) на меня так обиделся! Хлопнул дверью и ушел. Я только потом понял: если бы я по-человечески пригласил его погреться, выпить по рюмке, все было бы нормально. Мне стыдно до сих пор. И я с тех пор никому ни копейки не давал «за услугу». Если кому-то нужно чем-то помочь — да ради Бога! Но чтобы я за услугу какую-то платил — ну, не могу. Тот почтальон на всю жизнь меня отучил от этого».

Вот такая маленькая житейская история, но очень характерная для Коптюга. В нем был развит примат совести. Он умел требовать от людей, но никого не унижал. Жлобства и хамства большого начальника в нем не было никакого и никогда. Уроки жизни, даже самые незначительные, он воспринимал надолго и ими руководствовался.

Из воспоминаний М. А. Грачева:
«...Мне несвойственно становиться перед начальством по стойке «смирно» и беспрекословно выполнять приказы, если я не согласен с их правильностью. Удивительно, что много раз я внутренне не соглашался с указаниями Валентина Афанасьевича даже после детального обсуждения работы. Тем не менее мне никогда даже не приходило в голову желание их саботировать... Не соглашаясь с ним и споря, я в конце концов просто начинал верить, что он видит намного дальше и лучше, чем я. Гарантией были его огромная эрудиция, абсолютная честность, принципиальность, умение предвидеть поведение людей, с огромным терпением и тактом добиваться поставленных целей».

Очевидно, что эта оценка очень многогранного человека. Причем и по знаниям, и по палитре чувств, широте души. Под магию эрудиции Коптюга попадали многие люди. Доводилось уже писать, что он поражал даже своими юридическими знаниями, поразительно точным истолкованием самых различных законодательных актов. А почему? Ответ в заголовке: он во все вникал сам. К книге «Эпоха Коптюга» прилагается огромный том документов, писем, справок, докладов, автор у которых один — Валентин Афанасьевич. За свою уже длинную жизнь я знал среди «директорского» корпуса науки трех блестящих популяризаторов, которые всегда умели о сложном сказать просто. Это академики Яншин, Аганбегян и, конечно, Коптюг. Впрочем, добавил бы еще одно имя, уже полузабытое — члена-корреспондента Реймерса. А большинство знаменитых и даже великих ученых, такие, например, как Сергей Львович Соболев и даже Михаил Алексеевич Лаврентьев, яркими популяризаторами науки, к сожалению, не были. То есть их жизнь и работа сами по себе популяризировали науку. Но вот популярную статью от того же Соболева я так и не дождался, хотя он и предпринимал вполне честные попытки написать статью для газеты.

Допущу забавное предположение: если бы Валентин Афанасьевич работал в прессе, то он бы наверняка был блестящим аналитиком российской действительности. Раза два, в том числе в автомобиле, мне приходилось беседовать с ним о том, что ждет Россию в ближайшие годы. Наши точки зрения далеко не во всем совпадали. Не совпали бы и сейчас. Но какой это был оппонент! Какой собеседник-находка. Каждый аргумент его и фраза словно впечатывались в память.

Сейчас, читая рукопись, становящуюся книгой, мне радостно за многое. Радостно, что был с ним знаком. Радостно, что с ним беседовал не раз, что подтверждают публикации. Радостно, что он тоже любил музыку Шнитке. Радостно, хотя и печально, что тоже был трудоголиком, как почти веемой коллеги, родственники и друзья. Радостно, что тоже ненавидел переписывать за других — сам старался все написать и переписать. Эти совпадения мне как-то особенно близки. А все остальное — различия. Но эти различия в Коптюге также восхищают, потому что они свидетельства крупного человека, оставшегося на века в российской истории.

Девятого июня, буквально через несколько дней, Валентину Афанасьевичу Коптюгу исполнилось бы только семьдесят лет. Он не был старым. Он был усталым. И, кажется, что если бы он хоть немного отдохнул, он бы еще жил долгие годы. Но жизнь не щадит таких людей. Потому что они сами себя не щадят. И потому, что благодаря им жизнь продолжается.

Нотман Р. Ему было бы только семьдесят. Он вникал во все // Советская Сибирь. — 2001. — 1 июня.