С Валентином Афанасьевичем Коптюгом я познакомился в начале 1970 г. Незадолго до этого он был избран членом-корреспондентом АН СССР. В ту пору я дружил с его учеником Борисом Ивановичем Мокроусовым, с ним мы начинали работу по организации Советов молодых ученых в стране. Это был талантливый человек, у него, как мне говорили его коллеги-химики, была почти готовая кандидатская диссертация. Но его направили в Москву в Отдел научной молодежи ЦК комсомола. Он много и самоотверженно работал, помогал молодым ученым, сыграл ключевую роль в учреждении премии Ленинского комсомола по науке. Однако ему самому времени на занятие наукой не хватало, и его кандидатская диссертация оставалась незавершенной. Хотелось ему как-то помочь. И мне посоветовали поговорить об этом с Коптюгом. Мы думали, что Борис возьмет отпуск на 2–3 месяца и приедет в новосибирский Академгородок для завершения работы. Однако из этого, к сожалению, ничего не получилось.

Наше дальнейшее сотрудничество с Валентином Афанасьевичем началось в 1980 г. После отъезда академика Г. И. Марчука в Москву в связи с назначением его председателем Государственного комитета по науке и технике СССР, академик Коптюг был избран председателем Сибирского отделения АН СССР. Решение это казалось тогда нетривиальным, так как считалось, что у него не было опыта крупной организационной работы, хотя до избрания он недолго был ректором Новосибирского университета.

Тогда я работал в Томске директором Института сильноточной электроники СО АН СССР, и таким образом Валентин Афанасьевич стал моим прямым начальником. Мы с тревогой ожидали дальнейшего развития событий. Однако первые же наши встречи и беседы меня приятно удивили. Я понял, что это очень самостоятельный человек, принимающий решения только после тщательного взвешивания и обсуждения всех «за» и «против». И практически всегда это были решения на пользу науки, дела, а не в угоду политическим или конъюнктурным соображениям. Вот простой пример. У нашего Института тогда в Томске было много проблем, связанных с чисто человеческими отношениями за его пределами, что, естественно, мешало работать. Как это иногда бывает, руководство, желая иметь своего верного человека, закрывает глаза на его дурные дела, думая при этом: «Да, я знаю, что он сукин сын, но это мой сукин сын!»

Коптюг был совершенно другим человеком. Он вникал в создавшиеся проблемы, оценивал перспективы работ нашего института, получивших признание в Советском Союзе и в мире. В то же время он понимал, что мы находимся под постоянным прессингом и коллективу очень трудно работать. Ему это не понравилось, и он в дальнейшем нас поддерживал, хотя это было непросто, так как приходилось игнорировать «накаты» на нас и на него самого со стороны ряда весьма влиятельных людей.

Надо сказать, что Валентина Афанасьевича не сразу приняло руководство Томска. Но благодаря принципиальности, независимости в принятии решений, отношение к нему со стороны Е.К.Лигачева, который был тогда первым секретарем Томского обкома КПСС, постепенно менялось. У них было много общего в характерах, им обоим было присуще, на мой взгляд, самое главное - способность принимать решения, исходя из пользы дела и здравого смысла. Они оба были государственными людьми, очень скоро сблизились и всегда относились друг к другу с большим уважением.

Наиболее тесные взаимоотношения между нами возникли в период моей работы на Урале. В 1986 г. я стал председателем Президиума Уральского научного центра АН СССР. В Томске оставался Институт сильноточной электроники, за создание которого я в свое время долго боролся, где практически все сотрудники были моими учениками. Для завершения ряда исследований мне было очень важно какое-то время еще оставаться научным руководителем института, пока я не организую дело в Свердловске. Валентин Афанасьевич согласился с этим, но весьма жестко ограничил срок научного руководства тремя годами. Он справедливо полагал, что новый директор должен со временем стать в институте полновластным хозяином. Так и получилось. Вскоре в Екатеринбурге был создан Институт электрофизики, у нас появилась своя база для исследований, и необходимость формального научного руководства отпала. Однако мои связи с учеными Института сильноточной электроники, конечно, сохранились до сих пор.

В свое время в Сибирском отделении существовало весьма жесткое правило — ученых, избранных в Академию по вакансиям Сибирского отделения, с большим трудом отпускали работать в другие места. Их отъезду всячески препятствовали и руководство АН, и ЦК КПСС. Но нет правил без исключений, и со временем получилось, что в Москве и в других городах работало много членов Сибирского отделения. Во время Общих собраний членов Сибирского отделения они имели право голоса, но кровной заинтересованности в тех или иных принимаемых там решениях у них уже не было. Часто они вели свою игру, не считаясь с интересами СО АН СССР. Тогда Валентин Афанасьевич поступил весьма неординарно — он попросил меня написать заявление о выходе из Сибирского отделения, сказав при этом, что нужен прецедент. Президент АН СССР Г. И. Марчук уже такое заявление написал. Я тут же откликнулся на его просьбу. За нами последовали и другие. Как показало дальнейшее, это значительно облегчило управляемость Сибирским отделением и серьезно повлияло на действенность принимаемых решений.

В 1987 г. было организовано Уральское отделение АН СССР. Было очевидно, что без использования опыта Сибирского отделения нам на Урале будет очень трудно. Когда этот вопрос рассматривался в ЦК КПСС, меня попросили: «Сформулируйте кратко, чего Вы хотите для Уральского отделения?» Я сказал: «Всего того же, что имеет Сибирское отделение, — финансирования отдельной строкой из бюджета России, выборов по региональным вакансиям, возможности председателю Отделения выходить напрямую на властные структуры Союза и России».

После создания Уральского и Дальневосточного отделений АН СССР Сибирское отделение лишилось своей исключительности. Но абсолютно никакого противодействия со стороны Валентина Афанасьевича не последовало, напротив, мы всегда работали очень дружно. Многие проблемы, возникавшие у нас в министерствах и ведомствах СССР и РСФСР, очень часто переплетались, и мы шли туда единым фронтом от лица всех трех региональных отделений. Неоднократно были совместные акции и обращения в различные инстанции для обеспечения нормальной работы и жизни ученых. Иногда мы организовывали Общее собрание трех региональных отделений в Москве для выработки единой позиции по тем или иным вопросам.

В начале 90-х годов на закате перестройки в печати стали появляться публикации, связанные с созданием Академии наук РСФСР. Это движение объединило очень разных людей, в том числе и тех, кого потом стали называть демократами. Это были, как правило, доктора наук, которые полагали, что если создать новую академию, то их научные заслуги будут учтены при избрании в члены этой академии. Зачастую ими двигала просто неприязнь к Академии наук СССР. Другие же считали, что Россия обделена, не имеет своей академической структуры, слишком большие деньги направляются в Академии наук союзных республик, где институты слабее российских.

Особенно активно идея создания Российской академии наук стала обсуждаться перед выборами в 1990 г. нового Верховного Совета РСФСР. Появились публикации ряда выдающихся ученых, не имеющих отношения ни к той, ни к другой категории сторонников новой академии, — академиков Н. Н. Моисеева, А. А. Логунова, Н. Б. Бехтеревой и других в поддержку создания академии. Руководство Российской Федерации вело консультации по этому вопросу с В. А. Коптюгом, со мной, с руководством Дальневосточного отделения. Нас просили дать свои предложения по концепции новой академии. Остановить этот процесс было уже невозможно, им нужно было управлять.

Наша позиция тогда определялась статусом региональных отделений. Фактически в советское время Сибирское, Уральское и Дальневосточное отделения АН СССР и были Российской академией наук, так как АН СССР получала деньги из бюджета Советского Союза, а наши региональные отделения финансировались из бюджета Российской Федерации. По сути, объединившись, региональные отделения и могли бы составить Российскую академию наук. Некоторые руководители РСФСР тогда так и считали. Однако Валентин Афанасьевич и все мы эту идею не поддерживали.

Мы понимали опасность того, что процесс создания Российской академии наук пойдет без участия Академии наук СССР, которая работала в России и на Россию и в которой состояло большинство выдающихся ученых России. Очевидно, что в этом случае мог быть создан некий «уродец», с которым потом ничего уже не сделаешь. Начались активные консультации, первым стоял вопрос о том, кто возглавит этот процесс. Зная организационный опыт, принципиальность и порядочность Валентина Афанасьевича, я считал, что это может сделать только он. Об этом я сказал лично в беседе с председателем Президиума Верховного Совета РСФСР В. И. Воротниковым. Этой точки зрения придерживались также и в руководстве РСФСР.

Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 24 января 1990 г. председателем Учредительного комитета Академии наук РСФСР был назначен В.А.Коптюг. Академик И.Ф.Образцов, тогдашний министр высшего и среднего специального образования РСФСР, и я стали его заместителями. При разработке концепции Российской академии наук нашей главной задачей было создать структуру, которая не была бы враждебна Академии наук СССР и которая включала бы в себя по-настоящему выдающихся ученых России. Мы считали, что Российская академия наук должна стать сообществом российских ученых, финансируемым Правительством РСФСР по программам, к участию в которых привлекались бы и Академия наук СССР, и вузы, и отраслевые институты, работающие на территории России. По существу, финансирование было бы аналогичным нынешним грантам РФФИ. Был создан аппарат Учредительного комитета, который возглавил опытный администратор Ю.Н.Юдинцев, до этого бывший начальником Управления науки и образования в аппарате Правительства РСФСР, была продумана система выборов членов новой академии. Предполагалось, что будет создана коллегия выборщиков из ведущих ученых разных регионов России, отобранных приблизительно пропорционально числу докторов наук в этих регионах. Предложенная концепция обсуждалась в печати.

Тогда нередки были публикации, в которых Академия наук СССР характеризовалась как последний оплот тоталитаризма в государстве. Ее предлагалось разогнать, а состав новой академии определить попросту указом, так, как будто все создавалось заново на голом месте. К сожалению, такие призывы шли и из среды некоторых сотрудников институтов АН СССР.

Дальнейшее развитие событий было скорректировано результатами выборов в Верховный Совет РСФСР, председателем которого стал Б. Н. Ельцин. 25 марта 1991 г. Президиум Верховного Совета РСФСР принял Постановление «Об организационном комитете и практических мерах по созданию Российской академии наук», которое фактически перечеркнуло всю нашу работу. Новому организационному комитету было поручено разработать проект Устава и принципы формирования первоначального состава Российской академии наук. Президентом-организатором РАН был назначен академик Юрий Сергеевич Осипов, в то время директор Института математики и механики Уральского отделения АН СССР. Этот институт был и остается сейчас одним из крупнейших академических институтов России и мира.

Я знаю, что Юрий Сергеевич не сразу принял это предложение, ему было непросто. Да и было оно, по его словам, совершенно неожиданным. В чисто человеческом отношении работа в новом Оргкомитете могла противопоставить его многим ученым, которые трудились над первоначальной концепцией создания Российской академии наук. Он позвонил в Свердловск узнать мое мнение об этой ситуации. Я знал Юрия Сергеевича как очень крупного ученого, деликатного, но в то же время требовательного директора института, очень порядочного человека. Мы стали советоваться с Коптюгом. Валентин Афанасьевич был разочарован и несколько обреченно сказал: «Пусть они делают, что хотят. Мне все равно». Я понимал его состояние, но все-таки стал убеждать, что самое правильное с нашей стороны в этой ситуации — помочь Ю. С. Осипову, иначе к руководству создаваемой академии придут «хунвэйбины» от науки. Их тогда было уже много на новой политической арене, особенно в среде молодых «ученых» — марксистов всех мастей, которые позже получили власть в новом руководстве России. Валентин Афанасьевич обещал подумать. Прошло некоторое время и, по-видимому, проконсультировавшись со своими коллегами-математиками, которые хорошо знали школу академика Н.Н.Красовского и его ученика Ю. С. Осипова, он сказал: «Да, это правильное решение». Мы встретились с Юрием Сергеевичем и стали обсуждать дальнейшие действия. Было решено использовать все имеющиеся у нас наработки и созданный нами аппарат. Началась совместная работа. Вся дальнейшая история преобразования Академии наук СССР в Российскую академию наук — предмет особого разговора, но этот начальный этап во многом был определен Коптюгом, проявившим немалые мужество и мудрость. Время показало, что принятое тогда решение действительно было правильным.

Во вновь созданном Оргкомитете Валентин Афанасьевич стал заниматься блоком химии и биологии, мне был поручен блок общей и ядерной физики, а также энергетика. Все мы тогда испытывали сильное давление со стороны членов Верховного Совета РСФСР, особенно при разработке проекта Устава будущей Академии наук. Самое потрясающее состояло в том, что многие доктора наук, избираясь в Верховный Совет и на словах ратуя за отмену привилегий, на деле хотели быть избранными в Российскую академию наук (как говорится, муллы кинулись занимать вакантные места раввинов). Но они ошиблись в главном, согласившись с положением Устава о том, что выборы в Российскую академию будут проходить по тем же принципам, что и в АН СССР. Они не учли, а скорее, не знали, что для избрания в Академию надо набрать не половину, а две трети голосов, полагая, что смогут набрать более половины голосов региональных выборщиков.

Наша задача состояла в том, чтобы в каждом регионе в число выборщиков привлечь выдающихся ученых, докторов наук и членов АН СССР. Нам это удалось. Когда прошли выборы, даже наши оппоненты согласились, что было сделано огромное дело. В этом безусловная заслуга Юрия Сергеевича Осипова и Валентина Афанасьевича Коптюга. Нам удалось тогда выбрать в Российскую академию наук таких крупных ученых, как В. Е. Захаров, О. Н. Крохин, А. Ф. Сидоров, Я. Г. Синай, В. Е. Фортов, И. Р. Шафаревич, Н. П. Юшкин. Большинство составляли те, кто по разным причинам в советское время не могли пройти в действительные члены или члены-корреспонденты Академии наук. Мы же принимали в расчет только вклад в науку, и отношение к каждому начиналось с чистого листа. За исключением единичных случаев почти никто из новых крупных чиновников не был избран в Академию. Когда же пришло время объединения двух Академий, было совершенно очевидно, что объединенная Академия наук, получившая название Российской, этим новым прибавлением не будет испорчена, не снизит свой уровень.

Следующие годы были для Валентина Афанасьевича временем противостояния стихии разрушения науки в стране и самой страны. Очень опасным он считал то, что власть пренебрегает мнением отечественных ученых и предпочитает полагаться на выводы зарубежных экспертов и политиков. Стране при этом навязываются решения, совершенно чуждые ее интересам. В этих условиях, по его мнению, позиция РАН в выработке стратегии развития страны должна была быть более активной и независимой. Сам он исключительно много делал для сохранения Сибирского отделения РАН. Он не умел отдыхать, лично писал письма, статьи и обращения, чтобы спасти Отделение. Валентин Афанасьевич и умер, как солдат на посту. Днем еще был в Министерстве науки РФ, а вечером его не стало.

Совершенно особое место в деятельности Коптюга занимали развитие и популяризация идеи и принципов устойчивого развития общества. В своих выступлениях он говорил о несовместимости пагубного для страны курса реформ, начатого в 1992 г., с самой возможностью перехода России к устойчивому развитию. Он считал, что устойчивое развитие — это комплексное переустройство жизни, включая социальные, экономические, управленческие, экологические, общественно-психологические и иные аспекты; всякая зауженная трактовка устойчивого развития является профанацией. Роль государства в этом процессе должна быть радикально усилена. Такие взгляды многих раздражали и зачастую не встречали поддержки не только в политических кругах, но, к сожалению, и в среде ученых.

Имя академика Валентина Афанасьевича Коптюга в конце его жизни было связано с одним из самых драматических периодов существования не только академической науки, но и нашей страны. Мы не раз еще будем размышлять над его взглядами, поступками, жизненной позицией, которую он в своем стихотворении определил так: «Коль не дано другого — буду воевать!»

Месяц Г. А. Академик Валентин Афанасьевич Коптюг // Месяц Г. А. Спасти науку. — М., 2001. — С. 231–239.