- Наш институт, - начал беседу старший научный сотрудник Евгений Семенович Петренко, - появившись задолго до организации Сибирского отделения, имеет свои особенности. Далеко не все научные школы института «сибирского происхождения». Очень многие из нас вышли из школы академика Сукачева, который организовал институт. Он был всемирно известный ученый c очень широким кругозором - и ботаник, и лесовод, и болотовед, и т. д.

А вообще говоря, разговор о научных школах весьма необычный. Я, к примеру, считаю, что есть всего два класса или, если хотите, ранга научных школ. Одни крупные и настоящие научные школы. Они известны по именам основателей. Это школы, например, Резерфорда, Иоффе, Павлова, а среди лесоводов - Сукачева. Хотя работали в этих отраслях знаний и другие крупные ученые. Но вот создали ли они научные школы - это еще вопрос. В том числе и потому, что у них не было какой-то своей значимой научной концепции и своих институтов... А Сукачев не только основатель института, но и создатель оригинального и очень перспективного научного направления в изучении лесов. Он вслед за работами профессора Морозова предложил рассматривать лес как сложную и многокомпонентную природную систему, в которой все части взаимосвязаны. Владимир Николаевич объединил в одно целое живую часть леса с условно неживой, то есть с почвой, рельефом и т. д. Это сообщество он назвал биогеоценозом. Но это в целом. Есть биогеоценозы водные, тундровые, болотные и другие. Наш институт имеет дело с лесным биогеоценозом. Его отличие от других экосистем, которые у всех на слуху, в том, что у него четкие границы, определяемые древостоем. То есть деревьями. Структура нашего института, работавшего еще в Москве, как раз и была построена по такому принципу. Все подразделения института должны были отвечать на вопрос, какую роль играют в жизни леса, почва, микроорганизмы, учет запасов и т. д.

- Но принцип сложился в Москве, а что сохранилось при переезде в Красноярск?

- Все сохранилось, - твердо заверил Петренко. - У нас не было нужды менять принципы. Да и подходы к изучению лесных проблем. В то время, когда мы работали еще в столице, Сталин вдруг занялся планом преобразования природы и волевым решением обозначил четыре государственные лесополосы, убеждая всех, что они преградят путь суховеям из Средней Азии на земледельческую Россию. Наш институт вынудили заняться такими полосами, которые проходили по степям, где леса никогда не было. Однако приказано было все-таки создать лес в этих степях. И представьте: принцип, обоснованный Сукачевым, проявил себе тогда в лучшем виде. Работать в степях поехали специалисты по всему комплексу. Не только лесоводы, положим, но и почвоведы, гидрологи, климатологи и другие. И они доказали, что лесная полоса здесь возможна, но далеко не везде, а в ограниченных местах. Важно, что это был пример правильно выбранного комплексного подхода в лесоведении. Пример, оцененный позднее государственной премией, но уже перед самым развалом советской власти.

Есть всего два класса или, если хотите, ранга научных школ. Одни крупные и настоящие научные школы. Они известны по именам основателей. Это школы, например, Резерфорда, Иоффе, Павлова, а среди лесоводов - Сукачева.

Евгений Семенович Петренко.

Академик Владимир Николаевич Сукачев.

Академик Анатолий Борисович Жуков.

Академик Александр Сергеевич Исаев.

Едва переехав в Сибирь, институт леса принялся исследовать кедр и все проблемы, с ним связанные. Это когда развивалось молодежное движение по созданию кедрограда и утверждалось, что кедр вообще нельзя рубить, а можно только собирать кедровые орешки. Исследования института показали значение каждого компонента биогеоценоза в жизни кедровых лесов и доказали, что рубить кедровые леса можно и нужно, так как без заготовки древесины только другими дарами кедровых лесов можно обеспечить до 20% доходов местного населения.

- Приведу еще один пример, - продолжал свой рассказ Петренко. - Он связан с Байкалом, который всегда вызывает у нас не только гордость и радость, но и тревогу. Мы принялись изучать леса вокруг Байкала. В том числе и потому, что правилен был лозунг «Без леса - нет Байкала». И это легко было понять и принять. Потому что удивительная чистота Байкала действительно обеспечивается окружающими его лесами. Сотни рек несут в Байкал чистую воду, отфильтрованную лесом. Но одно дело принять, а другое - изучить. Наши исследования показали, как важно оберегать сложившиеся лесные биогеоценозы вокруг Байкала.

Сукачев в своих представлениях о биогеоценозе выделял пять живых компонентов: растения, животные, микроорганизмы, а также почва и атмосфера с гидросферой. Мы гордились тем, что в шестидесятых годах у нас была организована едва ли не самая большая за Уралом лаборатория микробиологии. К сожалению, сейчас она попадает в структуру другого подразделения института. А все остальные лаборатории (в соответствии с представлениями и самого Сукачева, и научной школы ) сохранились в той или иной степени: почвоведение, лесоводство и т. д.

Два года назад мы отмечали 60-летие своего института. На нем, конечно, заходила речь и о новых научных школах. Это школы продуктивности лесов, пирологии (то есть лесных пожаров), микробиологии и другие. Но все они как бы естественно вливаются в одну большую научную школу Сукачева.

...На этом Петренко прервал свое вступительное слово, твердо, видимо, надеясь, что он его еще продолжит. Так оно и оказалось. Ветеран института для нашей беседы оказался бесценным участником. Он словно заменял целый толстый том по истории института леса. Но все же пора было вступать в беседу доктору биологических наук Валерию Васильевичу Кузьмичеву.

Только дарами кедровых лесов можно обеспечить до 20% доходов местного населения.

- Я отношу себя к продолжателям идей, - сказал он, - Михаила Михайловича Орлова. Он изучал (если просто сказать, а вы просили об этом), как лес растет, а по научному - динамику древостоя.

Академик Сукачев говорил о лесообразовательном процессе. Лес в естественных условиях непрерывно меняется, обновляется, что-то разрушается в нем, замещается. Процесс перемен подвержен различным внешним воздействиям. Например, антропогенному воздействию. За последние пятьдесят лет, то есть всего за полвека, в стране вырублено 80 миллионов гектаров леса. Впрочем, это сказано грубо и не совсем точно. А правильнее - проведены рубки на такой территории. Лес здесь не уничтожен, он снова когда-то появится. Однако при таком масштабе рубок легко предположить, что в лесах идет смена пород. И важно знать, кто новый из «поселенцев», как идет рост у лесов, сменивших те, что были. Вот тема наших исследований. Например, в смешанном новом древостое широко представлена трехпородная темнохвойная тайга. Это кедр, ель и пихта. Тайга эта появляется в зависимости от характера почвы, климатических условий и других причин. Преобладающей бывает сначала одна порода, потом другая... Сейчас потепление и усиленное увлажнение климата способствуют тому, что сильнее, чем другие породы, распространяется пихта. Но далеко не везде. Лес многообразен. В отдельных местах преобладание переходит к кедру.

Словом, рост леса, как мы выяснили, происходит совсем не так, как отражено в отдельных нормативах, которыми пользуется лесное хозяйство. Нормативы, бесспорно, надо подправлять. Из-за атмосферных загрязнений разрушение древостоя идет ныне значительно раньше, чем это было еще недавно.

Но одновременно - представьте себе! - при изменении климата улучшается рост леса.

- Это что, чем хуже, тем лучше?!

- Повышается, как мы говорим, запас леса, особенно в древостоях молодого возраста. В сравнении с тем, что могло бы сформироваться при другом климате. Пример: известный заповедник «Столбы». В свое время ветер там повалил многие деревья. Мы посмотрели, как там растут деревья. Оказалось, что 70-летние растут сейчас лучше, чем несколько десятилетий назад. И такие факты отмечаются не только у нас, но и в Швеции, в Норвегии, и в других северных странах. В них тоже фиксируется повышение прироста леса.

- Но у нас и дети сейчас выше, чем прежде. Академик Дмитрий Константинович Беляев мне говорил когда-то, что это от повышенной освещенности и, конечно, от другого питания. Но в лесу и сейчас темно, как и прежде...

- Климат ныне уже во многом другой... У нас есть специальный экспериментальный лес. Мы его заложили в 1963 году. Нынешним летом проведем обмеры и посмотрим, как он растет. А уж потом сделаем окончательные выводы. Уточню еще, что когда я ссылался на Орлова как на последователя его идей, я ничуть «не открещивался» от Сукачева. Учеником Орлова был мой научный руководитель Герман Петрович Мотовилов. А он был правой рукой академика Сукачева. Так что у нас преемственность сохраняется.

...Во многих рассказах ученых института леса просто сразу чувствовалось, из какой научной школы они вышли - академиков Сукачева, Жукова, Исаева или Ваганова, нынешнего директора института. А вот у ведущего научного сотрудника кандидата физико-математических наук Александра Владимировича Шашкина это не замечалось.

- Едва ли я отношусь к школе Сукачева, - сразу же заметил он. - У нас, в лесном институте, не все так четко очерчено, как у наших соседей - в институтах физики и биофизики. Многие годы исследования в нашем институте носили преимущественно описательный характер. А сейчас три представителя дирекции по образованию не лесники, а биофизики. Это не случайно и говорит о переменах в исследованиях. Новые методы исследований ныне в лесной науке более точные, особенно при раскрытии, понимании процессов, происходящих в лесах. Я как раз занимаюсь такой работой. В отделе дендрохронологии и истории лесов, которым руководит директор нашего института академик Евгений Александрович Ваганов. Жаль, что его нет на встрече - он прихворнул.

- Известно, что дендрохронология имеет дело с годичными кольцами деревьев. И они воспринимаются как некие индикаторы, показывающие, как дерево росло в прошлом и как растет в настоящем. Деревья с места на место... не бегают. Кольца «рассказывают» об условиях, в которых росло дерево: о температуре, влажности, наводнениях, солнечном освещении, о травмах, нанесенных насекомыми, и о многом другом. Мы занимаемся тем, что пытаемся эту информацию извлечь из годичных колец.

- А для чего?

- Чтобы заглянуть в прошлое и понять, когда на земле были потепления, засухи, похолодания и т. д. И заглянуть мы можем по кольцам деревьев очень далеко. На сегодня предел около десяти тысяч лет назад. Дальше пока дендрохронология не смотрит. Но пока... Да и таких старых деревьев нет. Трудно даже найти более древние сохранившиеся образцы. В мире три крупные лаборатории, работающие с кольцами деревьев, - лаборатория Ваганова у нас, Шиятова в Свердловске и в Америке, в штате Аризона. Казалось бы, мы занимаемся достаточно узкой темой, но интерес к ней очень широкий. В мире ежегодно выходит до двухсот статей по этой теме. Дендрологи, кроме того, что они исследуют, как климат влиял на рост растений, занимаются и датировкой обнаруженных исторических памятников, работая вместе с археологами и учеными самых разных специальностей.

Едва Шашкин закончил свое краткое выступление, а скорее вступление, как последовали добавления от Петренко и доктора наук Ивана Васильевича Семечкина.

Их суть сводилась к следующему: у нас не растут, конечно, деревья десятитысячного возраста. Растут только тысячелетники. В Якутии нашли дерево, которому 1100 лет. Но это максимум. Однако есть ископаемая древесина и существует метод, позволяющий ученым продлить дальше свой взгляд, в глубь веков. Это так называемый принцип совпадения.

И еще: знания, добытые дендрологами, изменили представления об условиях, в которых растет лес. Сокращенно формулируя: в разные периоды истории от леса получают разный эффект. Этот вывод во многом повлиял на мировоззрение лесоводов, привыкших к более статичным доводам. В масштабных вырубках никакого особого оптимизма нет. С каждым лесным массивом нужна постоянная хозяйственная работа. Лес можно вырубить гораздо быстрее, чем он дорастет до состояния «зрелости». Передвижка возрастов леса, сохранение биоразнообразия животного мира, а это все возможно, должны осуществляться по нормам, а не как попало. А лучше в данном случае поступать как на Западе, который по сбережению и пополнению лесов нас явно обогнал. Наша территория позволяла нам уходить из истощенных лесов в девственные, нетронутые. А экономика и лесоведение многих стран позволяют не иметь вообще лесов истощенных.

Сделанные добавления перешли в легкий спор, а его легче всего пригасить, введя в беседу нового участника. Им был доктор биологических наук профессор Леонид Иосифович Милютин, представитель лесогенетического и селекционного направления в науке.

За последние пятьдесят лет, то есть всего за полвека, в стране вырублено 80 миллионов гектаров леса.

Чтобы заглянуть в прошлое и понять, когда на земле были потепления, засухи, похолодания и т. д. И заглянуть мы можем по кольцам деревьев очень далеко.

Валерий Васильевич Кузьмичев.

Александр Владимирович Шашкин.

Иван Васильевич Семечкин.

Леонид Иосифович Милютин.

- Генетика, - напомнил Милютин, - одна из прародительниц всей биологии. Больше того, я считаю, что генетика в значительной степени повлияла и на то, что наш институт оказался в Красноярске. Академик Сукачев был не только выдающимся ученым, но и очень принципиальным человеком. В свое время он, по сути, был знаменосцем борьбы против лысенковщины. Он редактировал Ботанический журнал, а именно на его страницах постоянно появлялись статьи, в которых взгляды Лысенко критиковались и отвергались. Сукачеву власть этого простить не могла. Его сняли с поста редактора, а основанный им институт перевели в Сибирь. Тогда это воспринималось, скажем так, с печалью, а теперь видно, что для лесного дела страны сохранен самый крупный исследовательский институт. Недавно мы достойно прошли комплексную проверку института. Не в пример некоторым московским учреждениям биологического профиля, состояние которых не самое лучшее. Словом, в жизни иногда и гонения помогают.

Стоит вспомнить, что Владимир Николаевич Сукачев первым в нашей стране организовал лабораторию лесной генетики и селекции. Она переехала в Красноярск во главе с профессором Правдиным. И успешно работает до сегодняшнего дня.

Основная роль нашей лаборатории - изучение и сохранение генофонда лесов Сибири. Недавно в европейской части страны открыли новый заповедник. Некоторые ваши коллеги, журналисты, с упоением и удивлением написали, что «этот лес еще не тронул топор человека». А в Сибири таких лесов все еще много. Интерес к ним большой. Мы заключаем договоры со скандинавскими, американскими и другими учеными. Их не только девственность лесов интересует. Им важно понять, как эти нетронутые леса могут расти в суровых сибирских условиях. Изучение опыта приносит преображение. В Исландии вообще не было лесов, а сейчас они занимают половину страны, в которых главная порода - сибирская лиственница. В Швеции наша лиственница растет в полтора раза быстрее, чем их местная сосна и ель. Мозаика наших исследований достаточно широкая. Стараемся отбирать наиболее ценные и продуктивные насаждения, разрабатываем способы размножения перспективных генотипов и т. д. Но главная все же забота - изучение и сохранение генофонда лесов Сибири.

...Послушал все сказанное и удивился, вспомнив недавние времена. До 1989 года Красноярск был закрытым городом. В него мало кого пускали. Наше любимое занятие - плодить секреты полишинеля. А тем не менее о работах института весь научный мир знал. И совсем неудивительно, что после 1989 года, когда Красноярск стал открытым городом, в Сибирь поехали ученые со всего света. Обоюдный научный интерес, по академическим меркам, возник мгновенно. И ничуть не ослабел до сих пор... В слабые, хилые институты настоящие ученые не ездят. Они очень берегут свое время.

Добавление от профессора Милютина:

- Здесь присутствуют два лауреата премии им. академика Жукова. И оба лесные генетики-селекционеры.

А дальше мы «вводим» нового участника беседы - завлаба и доктора биологических наук Станислава Петровича Ефремова.

- Считаю, - сказал он убежденно, - что принципы и идеи школы Сукачева впитали как лесоводы, так и дендроэкологи, ботаники, палеогеографы и т.д. Потому что основные идеи Владимира Николаевича реализовались именно на сибирской земле. Его огромный вклад в науку получил развитие здесь. Его учение о биогеоценозах вросло в различные направления науки (Ефремов сравнил их с метастазами, но мне это как-то не сильно понравилось. - Р.Н). Оно было чистой нивой в исследованиях по лесообразовательному процессу. Или, например, в исследованиях болот.

В 1987 году в Россию приезжал известный английский писатель Грэм Грин. Он попросту настоял на поездке в Сибирь. И увлеченно, даже страстно знакомился с ней. А потом свою поездку не раз комментировал. Вот что он ответил на вопрос музыкального критика Станислава Бэлзы о том, как Грину понравилась сибирская природа. Приведу дословный ответ писателя:

- Несомненно понравилась. Там я столкнулся, в частности, с тем, чего не понимал раньше - с красотой болот. Она открылась мне, когда мы летели на Север от Томска. Прежде никогда не мог вообразить себе, что болота могут обладать таким богатством оттенков. А когда увидел их с воздуха, они поразили меня не только своей бескрайностью, но прежде всего живописностью. Эта картина навсегда врезалась в память.

- Таким образом, - продолжил Ефремов, - даже в случайном наблюдении неспециалиста сквозят непредвзятая констатация и очарование разнообразием сибирских болот, имеющих сложную мозаику поверхности. А в первую очередь - растительность и редкостную зеркальность воды. Это разнообразие вынуждает ученых применять комплексные биогеоцеологические методы исследований, основателем которых был именно Сукачев.

Я представитель сибирской школы болотоведов, которую, в сущности, создал ближайший ученик Сукачева, доктор наук и профессор Николай Иванович Пьявченко, а впоследствии член-корреспондент АН СССР. Уехав из Красноярска, он работал председателем Карельского филиала Академии наук.

Сибирь, особенно Западная, примерно на сорок восемь процентов заболочена. И что бы мы ни говорили о богатстве и прелести наших лесов, мы должны помнить и говорить также и о богатстве и прелести болот.

За чистый воздух и кислород мы должны благодарить не только наши леса, но и болота. Наши мхи, осоки, мелкотравье, водоросли работают для людей, как рабы древнего мира, безотказно. Болота, а не леса «захватывают» до сорока процентов углерода. Они хоронят их в себе на многие тысячелетия. Это не сравнивый ни с чем резерв энергии. И первый, кто обозначил такое значение болот, был Владимир Николаевич Сукачев. Он прекрасно понимал значение архивных свойств торфяных залежей для реконструкции былых биогеоцеонических полей и прогноза изменений и участия болот в глобальных процессах энергомассообмена.

Сукачев смотрел на болота, как на многоотраслевую науку. Болотная проблематика его интересовала всю жизнь. Верно, что как директор института он в Красноярске не работал. Но в Сибири он бывал и работал. Но на болотах. Изучая, в частности, давно промороженные болота Сибири. А они отмораживаются веками. Эрозия болот началась задолго до того, когда у нас начали «петь» о тотальном потеплении. Между тем оно началось еще несколько столетий назад. Замороженные когда-то болота протаивают веками. Потепление не пришло «вдруг». Это обычные пульсации Земли.

- Справедливости ради, говоря о школе Сукачева, - заметил кандидат наук Алексей Иванович Бузыкин, - надо вспомнить и жену академика Генриетту Ипполитовну Поплавскую. Некоторые труды они написали вместе. И они до сих пор хорошо известны: по Прибайкалью, по Якутии, по вечно мерзлым тропам... Сукачев написал замечательную статью к столетию профессора Морозова, в которой показал, что все его мировоззрение есть не что иное, как развитие того учения о лесе, которое заложил Морозов. Если еще решительнее сказать, то наш институт леса мог быть имени и Сукачева, и Морозова.

Я с институтом леса познакомился еще в Москве, когда был студентом. А здесь уже проработал сорок пять лет. И работой моей руководил академик Анатолий Борисович Жуков. В Сибири для ученого простор для самых разных исследований. Здесь есть возможность, как говорил Морозов, отказаться от всероссийских шаблонов и перейти на региональный уровень. И такой прорыв был сделан при академике Жукове. Впервые мы преодолели всесоюзный шаблон, изучая леса Прибайкалья. Потом леса Восточной, а затем Западной Сибири, зоны БАМа и... далее. И мы пришли к такому выводу: несмотря на стенания отдельных прогнозистов, ничего серьезного, а тем более трагического Сибири не грозит. А вот биосферная роль леса, в связи с исследованиями углеродного цикла и увеличения доли парниковых газов в атмосфере, действительно, может заметно возрасти. Не исключено, что леса придется омолаживать, чтобы усилить процесс поглощения лесом углекислого газа.

Еще один комментарий Петренко:

- Быстрое становление института в Красноярске (хорошо, что об этом напомнил Алексей Иванович), шло благодаря (в решающей степени) Анатолию Борисовичу Жукову. Он не был учеником Сукачева, но сторонником и единомышленником его был. В 1952 году, когда еще жили и Сталин, и Лысенко, единственный, кто выступил в защиту Сукачева и биогеоценоза в ведущем лесном журнале, был Жуков.

И не отступил, хотя Сукачев силен был как теоретик, а Жуков - авторитетный практик до мозга костей. На него крепко нападали, но Анатолий Борисович не отступил. Позднее под его руководством у нас были разработаны нормативные документы, которые стали обязательными для ведения лесного хозяйства на территории от Урала и до Дальнего Востока. Они до сих пор действуют, правда, с некоторыми поправками. Думаю, что лет пятьдесят от них еще не откажутся. Авторитет Жукова привлек в Красноярск столько профессоров, сколько было примерно во всем городе. А второй заместитель Жукова, профессор Баженов, был тогда единственным в Красноярске доктором технических наук. За ними и молодежь поехала. Но не только из Москвы, но и из Питера, других городов.

Станислав Петрович Ефремов.

Алексей Иванович Бузыкин.

Тамара Станиславовна Сидельникова.

Марк Адрианович Софронов.

- Трое из здесь присутствующих, - вступила в беседу Тамара Станиславовна Сидельникова, кандидат биологических наук, старший научный сотрудник и лауреат премии имени Жукова, - представляют на этой встрече лабораторию лесной генетики и селекции.

И добавила неожиданно:

- Возможно, это и не случайно... Особенность воспроизведения лесов, репродуктивной сферы не только очень важна, но и очень сложна. Сукачев придавал большое значение внутривидовому разнообразию древесных растений. И нигде оно так не развито, как на болотах.

Тут я прервал беседу.

- Странно, - сказал лесоводам. - Вы просто пропели поэму болотам, которые в обыденной жизни чаще всего ругают, а то и проклинают. Топь, грязь, непролазность, утопленники - вот что обычно обращает к болотам. А у вас они «самые интересные»...

- Что делать?! - усмехнулась Сидельникова. - Я изучаю репродуктивную сферу различных видов хвойных растений на болотах Западной Сибири. Пожалуй, изучены уже все виды.

- А их много?

- Много. Основные виды: сосна обыкновенная, кедр сибирский, пихта сибирская, лиственница сибирская, ель сибирская...

- Так и хочется сказать: Сибирь - родина лесов.

- А что вы думаете! Сосна обыкновенная - самая распространенная и неприхотливая древесная порода... Она растет на любых болотах.

За эту работу и получила премию имени Жукова. Мы исследуем практически все: морфологические особенности шишек и семян, кариотипы, то есть хромосомные наборы этих видов, и хромосомные мутации. Очень интересная работа.

- Да уж... - без энтузиазма подтвердил я.

Тем временем Тамара Сидельникова с энтузиазмом продолжала:

- Кстати, впервые у кедров найдены хромосомные мутации именно на болотах Томской области, где я и работала.

- Что ж, томичи могут этим гордиться.

Тут уж все заулыбались, и... пришлось делать паузу, хлебнуть чаю.

Симпатичная женщина по фамилии Сидельникова далее уточняла:

- Когда смотришь в микроскоп на хромосомки - это как микрокосмос. Настолько увлекаешься такими... смотринами, что забываешь о всех проблемах окружающего тебя мира.

Тут же подумал: «Счастливая женщина, ей можно позавидовать. Я о проблемах науки не забываю... Может, потому, что постоянно пишу о них?!».

Впервые у кедров найдены хромосомные мутации именно на болотах Томской области.

- Мы постоянно расширяем регион исследований, - продолжала Тамара Станиславовна. - Добрались до лесов Норильска. Там впервые нашли добавочную хромосому у лиственницы сибирской. Я предчувствовала, что она здесь есть.

- Надо же гордиться норильчанам не только своим Потаниным и комбинатом, - решился я на еще одну шутку. Но Сидельникова ее не поддержала.

- Там, - сказала она, - очень трудный для исследований район. Он сильно загрязнен. И мы показали, от чего зависит рост растений, почему ускоряется или замедляется их рост. А практикам мы выдаем простые и полезные в работе рекомендации.

Александр Александрович Онучин.

Сергей Реджинальдович Лоскутов.

Елена Васильевна Бажина.

Анатолий Станиславович Прокушкин.

...В беседе с сотрудниками института леса без пожаров мы обойтись не могли. Было бы странно, если бы в России с ее огромными лесами отсутствовала наука о пожарах. Это пирология. О ней рассказывал доктор наук Марк Адрианович Софронов. С этого рассказа мы, уже оглядываясь на газетную площадь, почти «убрали» прямую речь и приступили к косвенной. Проблем в пирологии тоже полно. Любой огонь - непослушный и безбоязненный. С леса может перекинуться на степь, на болота, а потом прибежать обратно - к кедрам и соснам. Во времена Сукачева пирологии в институте леса не было. Основоположник пирологии - академик Иван Степанович Мелехов.

Сибирская школа пирологов основана профессором Николаем Петровичем Курбатским. Весь растительный мир горел давно. Наука даже утверждает, что большинство растений на земле на свет народилось под влиянием пожаров. Так что огонь не только враг природы, но и в какой-то степени друг. Без него не было бы биоразнообразия.

Больше того, многие растения к пожарам приспособились. Та же сосна, лиственница и береза занимают дополнительные площади с помощью пожаров. На Севере, если бы не было пожаров, в лесах не происходила бы смена поколений. Пирология «лежит» на стыке очень многих наук. Ученые исследуют природу пожаров и их воздействие на леса, изучают последствия того, что натворит огонь. То есть вырабатывают способы борьбы с пожарами. На этом мы пока и закончим, успокаивая читателей тем, что пожарам и так уделяется много внимания. У нас же ежегодно горят леса, поля, болота, дома, корабли и, самое горькое, люди. Вот почему надо иметь систему по прогнозу поведения пожаров. В США и Канаде, к примеру, такие системы создаются и развиваются. В институте леса тоже разрабатывают подобную систему. Окончательных выводов еще нет. Каждый пожар горит по-своему.

Наука даже утверждает, что большинство растений на земле на свет народилось под влиянием пожаров.

- Когда-то, - припомнил доктор наук Милютин, - я летел над Аляской и сверху видел огромные пожары - ельники горели. - Спросил у коллег- американцев:

- Почему вы их не тушите?

В ответ услышал:

- А зачем? Пусть горят... Ельники сменятся лиственными лесами, а в них будет много животных. Больше, чем в хвойных. А раз много животных, то будет больше туристов. Следовательно, будет много долларов. Нам выгоднее.

Вот так.

...Потребительское отношение? Возможно. Но и деловое. Над такой рациональностью мы все - кто со вздохом, кто одобрительно - посмеялись и предоставили слово заместителю директора института доктору наук Александру Александровичу Онучину.

Он упор сделал на современных проблемах развития лесной науки. К самой первой Онучин отнес проблему, когда за деревьями можно не увидеть леса. Компьютеры - это хорошо, биофизики и генетики, конечно, нужны институту. Но иногда ученые увлекаются методами, забывая о самом предмете исследований. Лес - единое целое. Молодежь нередко данным дистанционного зондирования верит больше, чем тому, что она может увидеть в натуре. Хорошо еще, что у нас быстро обучаемая молодежь, и взаимопонимание с ней, конечно, будет достигнуто.

Рассказал Александр Александрович и о проблемах лесной гидрологии. В частности, о влиянии леса на водооборот, на стоки. Эта проблема актуальна всегда. Вопрос несколько парадоксально стоит: что же делать с лесом, если мы хотим получить воду? Обычно рассуждали так: лес повышает сток и качество воды. Но исследования показывают и другое: лес далеко не всегда способствует увеличению стока. А американцы даже так рассуждают: чем больше леса вырубить, тем больше будет сток.

Модели тоже оказываются разные. Для одних хорошо то, что предлагают американцы, а для других - совсем наоборот. Сейчас мы начинаем дифференцировать эти условия, показывая, где и как, в «какую сторону» лес работает. У леса самая разная зависимость. Даже от ландшафтных условий. А уж от погодных - тем более. Лес и паводки связаны едва ли не напрямую. Лес, положим, вырубили сорок лет назад, а только сейчас аукаются последствия.

На беседе многое было сказано и о вкладе в развитие института академика Александра Сергеевича Исаева. На устойчивость и целостность лесов, кроме пожаров, весьма влияют, при всей своей физической незначительности, и насекомые. Как ни странно... Особенно в огромных массивах однородных лесов Сибири. Численность некоторых насекомых один раз за десять-пятнадцать лет возрастает в тысячи раз. И они наносят разрушения ничуть не меньшие, чем пожары. Особенно прожорлив сибирский шелкопряд. Нередко от насекомых гибнет чуть ли не в одночасье молодой хвойный лес, выросший после пожара. Тут уже не рубка, а полное уничтожение леса. Этой проблемой занимались Александр Сергеевич Исаев и другие ученые. Среди лесных учреждений институт леса первым стал использовать достижения космической науки для целей лесного хозяйства на основе комплексного представления о лесных системах. Вклад академика Исаева во все институтские новации очень большой. Он постоянно заботился и о молодых кадрах. В институте сейчас более шестидесяти аспирантов. На каждого доктора наук приходится по два аспиранта. Кроме того, в институте много базовых кафедр. Только Сибирского технологического института четыре кафедры, есть совместная кафедра с Красноярским университетом. Это кафедра лесоведения. Чем дальше, тем больше молодежь идет в академическую науку. И процесс, как уточнял Александр Шашкин, уже кажется необратимым. Молодежь из науки теперь не уйдет.

Но тут я подумал, что рассказ лесоведов начинает напоминать отчет и предоставил слово заместителю директора института доктору наук Сергею Реджинальдовичу Лоскутову.

- У меня, буду откровенен, - сразу уточнил он, - никакой связи с научной школой Сукачева не просматривается. Я появился в институте, когда еще была лаборатория физики древесины. Ну а поскольку являюсь биофизиком с физическим образованием, то мне было естественнее заниматься физикой и химией древесины. И главным образом взаимодействием древесины с низкомолекулярными веществами. Сначала изучал состояние воды в древесине, потом занимался низкомолекулярными органическими жидкостями при изучении свойств и структуры древесины, в зависимости от того, где и в каких условиях она образовалась. Эта работа, возможно, самая близкая точка соприкосновения со школой Сукачева. Но отдаленности все же больше...

В последние годы мы стали жить гораздо лучше, и для новых направлений в науке есть средства для поддержки. Например, совсем недавно мы по конкурсу выиграли оборудование примерно на шесть миллионов рублей. А вот обещанный нам уровень заработной платы все еще не состоялся. Во всяком случае к тому времени, когда началась наша встреча. Молодежь наша, часто бывающая за границей, хочет работать не только на первоклассном оборудовании, но и цивилизованно жить. Она поверила в отрадные перемены, и не оправдать ее надежды было бы для науки просто опасно. Она умеет сравнивать и хорошо знает, где и как живут и работают. Когда-то, лет двадцать назад, институт имел ежегодно двадцать пять стационарных постоянных пунктов от Якутии до Тувы и от Читинской области до Новосибирской. Сейчас у нас осталось не более пяти пунктов. Так что правительству, помогая науке, есть еще о чем заботиться. Сейчас остались четыре экспедиционные машины, а прежде было сорок четыре. (Это уже дополняли Петренко и другие участники встречи.) Такое финансирование института несопоставимо все еще с тем, что было в прежние времена.

В последние годы мы стали жить гораздо лучше, и для новых направлений в науке есть средства поддержки.

Заканчивали нашу встречу лауреаты премии имени Жукова - кандидаты наук Елена Васильевна Бажина и кандидат наук Анатолий Станиславович Прокушкин. Вот предельно краткий дайджест по их выступлениям. Круг научных интересов этих сотрудников достаточно широк. Лена, например, изучала, почему усыхает пихта в лесах Прибайкалья. Для этого пришлось исследовать половую репродукцию пихты. Возобновления пихты не будет, если не будет семени. В сущности, речь шла о бесплодии леса. А нынешнее пихтовое нашествие объясняется просто: пихта дает много семян. Причин лесных «взлетов и падений» очень много. Одна из важнейших - нежизнеспособные семена. У пихты, как и у людей, тоже есть «и мама, и папа». И если их угнетают, например, отходами гигантского промышленного комбината, то здорового потомства не жди.

- Я уже пятнадцать лет, - шутила не без горечи Елена Васильевна Бажина, - поддерживаю призыв к тому, что мужчин надо беречь. И любого вида: лиственничного или... человеческого. Без них природа беднеет.

Анатолий Прокушкин работает в комплексной экспедиции на Севере, в Эвенкии. «Мы изучаем, - рассказывал он, - функционирование (такое было произнесено слово. - Р.Н.) лиственничных лесов и «вынос растворенного органического вещества в поверхностные воды». (Я вздрогнул от этих формулировок и принялся настаивать на упрощении).

- Ну, это тот самый желтый цвет, который приобретает вода, - пояснил Прокушкин ... Пришлось затихнуть и уже ни на чем не настаивать. Но все же понял, что молодой исследователь занимается осмыслением того, почему в некоторых водах теряются ценные органические вещества и необходимые питательные элементы. Это показатель некой тревоги, территориального неблагополучия. Потери, о которых шла речь, безвозвратные. Без них плохо развиваются некоторые лиственничные леса. Анатолий Станиславович показался мне лесным доктором.

- Но этот процесс, - пояснил опять же Петренко, - идет уже тысячи лет.

- Ах так... Тогда спим спокойно.