Вот таким представил Чехова местный скульптор... Едва ли эта оценка преувеличение для Томска. Потому что для города, в котором живут втрое меньше людей, чем в Новосибирске, вузы и академические институты имеют первостепенное значение. Почти стотысячная армия томских студентов уже десятилетиями пополняет ряды интеллигенции, что, конечно, создает особую городскую ауру. Она проявляется по-разному: например, в скульптуре Антона Павловича Чехова глазами пьяного томского мужика, которая установлена на роскошной набережной Томи прямо напротив областной администрации. В столичном и строгом Новосибирске такую работу представить трудно. Во всяком случае, у областной администрации. У нас власть шутить умеет, но камерно. Как трудно представить у нас и характер самого скульптора - Леонтия Андреевича Усова, который со своими работами из кедра с успехом выставлялся во Франции, Финляндии, в Австрии, Москве, Новосибирске, Зарайске и даже в Ясной Поляне. Актер и скульптор, влюбленный в Сибирь и в стихи, участвовал во множестве благотворительных акций. Например, в издании книги талантливого поэта, бывшего главного режиссера ТЮЗа Олега Афанасьева, долго не признаваемого местными пиитами. Давно развитую духовную «особинку» Томска чуткие люди улавливают сразу. Например, Гарри Каспаров, как только появился на сцене переполненного зала Дома ученых Томска, тут же заявил, что в этом городе наблюдается «здоровая телевизионная аномалия». В Томске у знаменитого шахматиста в первый же день два телевизионных канала взяли пространные интервью. В других городах пресса к гроссмейстеру, который выступал в своем турне по Сибири с нелицеприятными для власти заявлениями, не спешила. У Томска свои традиции. В этом, духовном, смысле он больше связан с прошлым. Все-таки четыре столетия «стираются» медленнее быстро меняющейся жизнью, чем сто лет. Академическая наука здесь тоже имеет немало особенностей, как это выяснилось на встрече с томскими физиками, в которой приняли участие председатель президиума Томского научного центра директор института сильноточной электроники академик Сергей Дмитриевич Коровин, академик Борис Михайлович Ковальчук, директор института оптики атмосферы, доктор физико-математических наук Геннадий Григорьевич Матвиенко, директор института физики прочности и материаловедения, доктор физико-математических наук Сергей Григорьевич Псахье, директор Сибирского физико-технического института при Томском государственном университете доктор физико-математических наук Александр Иванович Потекаев, доктор физико-математических наук из института оптики атмосферы Валерий Петрович Аксенов и два молодых кандидата наук - председатель совета научной молодежи Сергей Викторович Панин и Андрей Михайлович Кабанов.

Кедровая аллея в томском Академгородке.

Во время встречи с учеными в Томском научном центре.

Эти слова принадлежат тоже физику, но московскому - академику Сергею Ивановичу Вавилову, который многие годы возглавлял Академию наук СССР. Еще летом 1932 года газета «Красное знамя» сообщила об оценке Томска Вавиловым: «…Академия наук с неустанным вниманием следила за научной и технической работой Томска, тем более что за Томском числится небывалый подвиг, подвиг внедрения науки и техники в необъятные области Урала и Сибири».

В отзыве Вавилова есть «проростки» того, что позднее стало сутью работы науки в Томске, - сначала, конечно, вузовской, а потом и выросшей под бесспорным ее влиянием академической. Пусть работы и с не любимым учеными словом «внедрение», но оно отражало потребности страны. В том числе и потребность в науке.

Учитывая, видимо, эту особенность, академик Коровин предоставил первое слово на встрече директору не академического института, а Сибирского физико-технического института имени академика Кузнецова при Томском государственном университете Потекаеву:

- Смею утверждать, - уточнил Александр Иванович, - что наш институт, называвшийся в свое время по-разному, вместе с Томским университетом был родоначальником науки в Сибири. Первые шаги мы делали как институт прикладной физики при Сибирском технологическом институте, который затем стал политехническим. И целых четыре года были институтом … на общественных началах, но вокруг него собрались творческие люди, которые и «сварили» первоначальный питательный бульон для роста многих молодых специалистов. Официальный статус физико-технический институт получил с большим трудом в 1928 году. Сибирь волну недоверия испытывала и тогда в коридорах власти. Но все же сделать такой шаг жизнь заставила. Академик Владимир Дмитриевич Кузнецов был многие годы директором нашего института, который и создали по его инициативе. Естественно, он стал членом президиума Сибирского отделения Академии наук СССР, когда пробил час большой академической науки за Уральским хребтом.

(Стоит, наверное, уточнить, чтобы беседа с учеными не была слишком пресной, что Кузнецов, еще дореволюционный выпускник Петербургского университета, начинал в науке с должности лаборанта на высших Сибирских женских курсах. На портретах это необыкновенно красивый человек. Так что можно предположить, что женские курсы вполне могли «увести» его от науки. А вот не увели - Кузнецов стал академиком, директором института, лауреатом Государственной премии, Героем Социалистического Труда, разработчиком многих специальных материалов и т.п. Одна из улиц Томска носит его имя, укрепляя тем самым - духовную компоненту города. Р. Н.)

- Появление нашего института, - продолжал рассказ Потекаев, - стимулировало развитие новых исследований и в ТГУ, и в политехническом институте. Совместная работа шла уже тогда, когда слово «интеграция» к популярным в науке не относилось.

В тридцатых годах у нас успешно работала лаборатория малой интенсивности света. От проводимых здесь исследований «протопталась» дорожка к работам Прилежаевой, Зуева и других ученых в области оптики атмосферы. А теперь это томская научная школа мирового класса. Так что преемственность в исследованиях томских ученых проглядывается далеко. От работ Петра Саввича Тартаковского, Александра Акимыча Воробьева (в томской науке работал и другой Воробьев) протягиваются нити исследований к научной школе академика Геннадия Андреевича Месяца.

- А какими задачами, - спросил у Александра Ивановича, - в наши дни занимается ваш институт?

Оказалось, что задач таких много.

- У нас многопрофильное вузовское научное учреждение, - пояснил директор сибирского физтеха. - Мы заметно отличаемся от академического института. Сейчас занимаемся реорганизацией. Вызвано это тем, что вместе с тремя другими институтами ТГУ мы выиграли проект по созданию исследовательского университета. Реорганизация коснется не только нас, но и родственных кафедр и факультетов ТГУ. Есть надежда на существенные и позитивные перемены в работе. Хотя это и весьма сложно в той ситуации, которая ныне в стране, и при том отношении к науке, какое сейчас наблюдается.

Александр Иванович ПОТЕКАЕВ, доктор физико-математических наук, директор Сибирского физико-технического института при Томском госуниверситете.

Геннадий Григорьевич МАТВИЕНКО, доктор физико-математических наук, директор института оптики атмосферы.

Андрей Михайлович КАБАНОВ, кандидат физико-математических наук.

Сергей Григорьевич ПСАХЬЕ, доктор физико-математических наук, директор института физики прочности и материаловедения.

Что касается конкретики, то мы занимаемся физикой металлов и сплавов, конструкционных материалов, полупроводников, радиофизикой и радиоэлектроникой и приборами для радиоэлектроники. Как видите, одно перечисление говорит о том, что многопрофильность и системность исследований налицо. Близость к ТГУ позволяет это. В институте много аспирантов. Все приходят со своими идеями. Некоторая наша всеядность позволяет молодым заниматься тем, что их особенно интересует на новых направлениях науки. Если вспоминать, то именно новое направление привело к созданию академического института оптики атмосферы. Впрочем, как и института физики прочности и материаловедения, где появились многочисленные разработки, научным руководителем которых был академик Виктор Евгеньевич Панин.

Совсем недавно у нас создан новый институт - медицинских материалов. Он быстро превратился в один из ведущих в мире в области медицинских материалов и конструкций с памятью формы. Во всем этом тоже проявляется специфика, которую обрела томская наука в своем развитии. Кроме всего прочего, у наших специалистов была хорошая инженерная подготовка. Прежде всего у выпускников политехнического института. Институтские структуры ТГУ позволяют на хорошем уровне выполнять все: от начала до конца, до реализации разработки. Но не только… Мы еще с тридцатых годов привыкли адаптироваться, приспосабливаться к переменам и требованиям, менять свои подходы при решении возникающих проблем.

- В чем же вы все-таки преуспели и получили признание, хотя бы в последние годы?

- Я уже вам сказал… Например, в медицинских материалах. У нас более 250 патентов, есть своя клиника. К нам приезжают лечиться отовсюду. В том числе из Франции, Канады и Соединенных Штатов. Материалы с памятью формы - скорее не мода, а актуальная потребность. В частности, материал на основе никелида титана. Мы провели весь цикл исследований, необходимый для использования нового материала. Чтобы получить разрешение Минздрава для его применения при лечении. Теперь можем делать с этим материалом все, что нам нужно: выпускать его литым, пористым, с управляемыми размерами. Он заменяет кости человека, «прорастает». Мы научились делать наноразмерную нить, производить вязаное волокно, успешно замещающее живую ткань пострадавшего человека. Например, ткань брюшной стенки.

Не столь мощно, но развивается и другое направление - по физике полупроводников и полупроводниковых приборов. По признанию ЦЕРНа, в этой области нас относят к ведущим исследователям в мире. Например, по работам с арсенидом галлия. Очень востребованный материал. Мы учим специалистов, как работать с новыми материалами, как лечить больных, когда наши разработки применяются. Врачи даже изучают у нас, физиков, методику оперирования. Мы создали большой центр медицинской физики. В ТГУ готовят кадры по новой специализации. А лидер направления - профессор Виктор Эдуардович Гюнтер. Он Президент Международной академии материалов и конструкций с памятью форм. А его заместитель - профессор из Японии.

… Неразрывность и многообразие связей томских вузов с академическими институтами, в том числе и новосибирскими, проявляются в разных вариантах. Но самый впечатляющий из них - кадры ТГУ, политехнического института и других вузов, которые «осели» в Томском научном центре. В свое время Новосибирск, как признавал академик Михаил Алексеевич Лаврентьев, ограбил Томск по кадрам. В нашем городе среди действительных членов РАН, выучившихся в Томске, академики Конторович, Накоряков, Курленя и очень многие доктора и кандидаты наук. Но и те, что остались в Томске, вписали в историю отечественной науки не одну славную страницу. Об этом вспоминали на встрече директор института оптики атмосферы Геннадий Григорьевич Матвиенко, доктор физико-математических наук Валерий Петрович Аксенов и заместитель заведующего лабораторией, докторант Андрей Михайлович Кабанов.

Академик Владимир Евсеевич ЗУЕВ, основатель оптики атмосферы.

Сильноточный импульсный наносекундный ускоритель.

- В жизни нашего института роль академика Владимира Евсеевича Зуева трудно переоценить, - сразу же подчеркнул Матвиенко в своем рассказе. - Я его знал со студенческих лет. И считал тогда, да и сейчас, что, когда перед молодыми выступает лидер научной школы, он должен так говорить, чтобы все было понятно и увлекательно. Зуев при той давней встрече с нами, студентами, занимался созданием нового института. И некий образ его уже «сидел» в голове профессора. Потом мы поняли, изучив документы той поры, как широко, масштабно он институт замысливал. Речь шла об атмосферной оптике и спектроскопии, о квантовой электронике и о распространении оптического излучения в атмосфере, об исследовании процессов, определяющих оптическое состояние атмосферы, наконец, о создании оптико-электронных систем и технологий по изучению окружающей среды, о приемных устройствах сверхбыстрых сигналов или процессов. Такого сочетания оптики и детекторных устройств с квантовой электроникой, вообще говоря, нигде тогда не замечалось.

Наверное, намеченная им тематика была несбыточной для отдельного института. Некоторые направления со временем отпали. По разным причинам. Но сами намерения, мысли ученого были воистину масштабны.

Когда мы учились, Зуев предлагал нам взять темы для курсовых и дипломных работ по оптике атмосферы.

Помнится, что тогда он заявлял нам:

- Лазеры появились шесть лет назад, и сейчас еще никто не знает, что уже в ближайшее время они найдут в мире самое широкое применение. Ими, например, будет заменена вся техническая база физической метеорологии. Уйдут в прошлое баллоны с измерительной аппаратурой. Мы предлагаем использовать лазеры для исследования такой полупрозрачной среды, как атмосфера. Лазер выстрелит один раз в атмосферу, примут от него рассеянный сигнал, и появится возможность говорить обо всем том, что нас в атмосфере интересует.

- Цена одного измерения с помощью лазера, - утверждал Зуев, - копейки.

Увы, с копейками оказалось … не так. Институт до сих пор исследует атмосферу лазерами. Но ныне лазер считается чуть ли не самым дорогим инструментом при исследовании атмосферы. Для его работы используются дорогущие сапфиры, гранаты, рубины, алмазы и даже изумруды. Кроме того, позднее появились ограничения по влиянию лазеров на различные живые объекты в окружаюшей среде.

Однако первые проведенные исследования помогли лучше понять взаимодействие оптических полей с атмосферой. Теперь мы используем другие длины волн - они безопасны для глаз. И совсем другие уровни мощности, тоже безопасной для окружающей среды. Используются и те лазеры, для которых требуется специальное разрешение.

Сейчас все понятней. А тогда каждый радиозонд стоил около сорока рублей, а лазерная вспышка, мол, одну копейку. Ясно, что предполагаемая дешевизна лазеров воодушевляла и привлекала. Я учился в то время на физфаке ТГУ на кафедре оптики и спектроскопии, и, конечно, выступление Зуева рождало представление о безграничных возможностях науки. Увлеченные им, мы пошли слушать целый ряд курсов на радиофизический факультет, на кафедру оптоэлектронных приборов, которую и возглавлял тогда еще не академик, а профессор Зуев. Когда же поступил работать к нему в институт, то Владимир Евсеевич сориентировал меня как раз на лазерное зондирование. Им я и до сих пор занимаюсь.

- Наверняка не с теми же целями, что в то время, еще при «раннем» Зуеве?

- Многие из давних разработок сегодня уже никого не интересуют.

Сейчас занимаюсь некоторыми проблемами, связанными с органикой в атмосфере. В проводимой работе есть несколько самых разных оттенков.

- Это звучит для читателя как-то сильно загадочно, почти секретно…

- Речь идет об изучении в атмосфере последствий от работы индустрии, от военных действий на планете и от всей биоты, которая, независимо от того, передвигается она или стоит на месте, выбрасывает в атмосферу много органики. И мы разрабатываем методы определения и обнаружения этой органики.

Появились и новые направления в исследованиях атмосферы с помощью лазеров. Вначале лидеры многих передовых стран были словно очарованы «Гиперболоидом инженера Гарина». Над всеми довлели методы специального применения лазеров. В том числе рассматривалось и уничтожение живой силы и техники. Но шло время, и милитаристская идеология тускнела. Сейчас лазер уже привычный науке инструмент для познания мира и развития новых технологий. В частности, с помощью лазера можно вести синтез трехмерных объектов. Например, весьма дорогих пресс-форм по заказам промышленности. Науке нынешней по силам сделать производство пресс-форм дешевым и быстрым с помощью лазера. В институте могут за час или два получить трехмерный объект для пресс-форм. Так что лазер способен ничуть не меньше созидать, чем разрушать.

(В молодости, работая на станкостроительном заводе, слышал не раз нервные разговоры о пресс-формах. Эта тема звучала на каждом диспетчерском часе. Некоторые из пресс-форм в инструментальных цехах делали неделями. Слесарь-лекальщик, «сидящий» на пресс-формах, чаще всего зарабатывал больше директора завода. А тут «за час или два»… Да-а, совсем другое время на дворе, ребята. - Р. Н.)

…Научное направление по распространению мощных лазерных потоков в атмосфере, поведал Геннадий Григорьевич, развивается и в сегодняшние дни. Есть такое понятие - стратегическое лазерное оружие. Так вот в нижней атмосфере его применять невозможно. Атмосфера ставит предел. Создатель всего сущего, шутил Матвиенко, был все-таки гуманистом. Поэтому такие задачи, как уничтожение внеатмосферных объектов лазерными системами, которые расположены на земле, уходят помаленьку в прошлое. Но наука в последние годы нащупывает все же пути, когда атмосфера … сдается. И дает возможность лазерам поражать объекты на любых расстояниях при определенных уровнях мощности. Эту слабину атмосферы наука сейчас тщательно изучает.

Судя по рассказам ученых (особенно Валерия Петровича Аксенова и Сергея Викторовича Панина), Зуев был фанатиком науки. Никакого небрежения он не допускал и не прощал. Один ученый даже сказал, что в нем, как казалось, не было ничего человеческого. Конечно, это не так, но строгий был человек, очень строгий. Однажды он узнал, что в институт принимают на работу какого-то троечника после ТГУ.

- Как же так?! - возмутился он. - Нам нужны лучшие, а не троечники.

Но его убедили (редко, но это было возможно), что троечник очень рукастый молодой человек, все может смастерить. Для инженерной работы вполне подходящий специалист. Владимир Евсеевич не поверил и примерно полгода проверял работу троечника.

Переубедить академика могла обычно только научная молодежь. В том случае, если она проявляла инициативу и делом доказывала, что права. Тогда академик, как атмосфера, сдавался и скреплял инициативу молодежи своим согласием или решением. Но уж если дела нет или оно испорчено, то жди… бури.

Однажды в список на поощрение забыли включить ветерана института. Владимир Евсеевич так огорчился и негодовал, что список порвал и приказал его переделать. Словно несправедливость была проявлена к нему, Герою Социалистического Труда и фронтовику.

Дотошность его в любом деле не знала предела. Когда проводились лыжные соревнования, то выходил на трассу сперва сам Зуев вместе с секретарем парткома, председателем профкома и комсоргом. Потом он скрупулезно отмечал, кто выходил на лыжню, а кто - нет. Так как спорт считал очень важным для самочувствия и творчества ученого. Сам он, всегда аккуратный и худощавый, мог почти в шестьдесят лет пробежать спринтерскую дистанцию с молодежным результатом. За свой институт, пусть уж извинят меня за грубость, он не только горло драл, но и нервы, сердце, свое самолюбие. Помощь и доброе слово ценил и всегда о них помнил. В своей книге «История создания и развития академической науки в Томске» он поблагодарил всех, кто его учил, с кем вместе продуктивно работал, кто помогал становлению Томского научного центра.

Очень большая заслуга академика Зуева в том, что научные школы по оптике атмосферы и спектроскопии получили мировое признание. Без его усилий и несокрушаемой никем и ничем энергии едва ли появились бы Сибирская лидарная станция для исследования атмосферы, первый в России космический лидар «Балкан», первоклассное оборудование в институтах центра, в том числе и лазеры, самолет-лаборатория «Оптик-Э» и многое другое. Фанатизм Зуева был достаточно условным. А безусловными были патриотизм и преданность Родине и науке. В его книге я нашел утверждения, с которыми трудно согласиться. Например, с некоторыми политическими оценками и характеристиками. Они весьма одномерны. Но таков был характер этого человека и большого ученого. Он редко умел соглашаться и менять свою точку зрения. С ним было тяжело спорить. Может, потому, что видел далеко и многое, а работал с творческой беспощадностью. И прежде всего к самому себе.

-...По представлениям Зуева, - вспоминал Андрей Михайлович Кабанов, - в науке самое главное - важность научных задач, финансирование и кадры, которые будут решать задачи. Поэтому отбор кадров он вел «поштучно», с придирчивостью следователя.

Что вполне оправданно. Нам ведь приходилось решать и специальные задачи, которые требовали особой ответственности и осторожности, что совсем не обязательно связано с разрушением какого-то объекта. Есть такое понятие - «функциональное поражение», когда можно заставить объект остановить работу в том ритме и в том режиме, который ему предписан. Например, вывести из строя его электронику или систему наведения.

- Все-таки заказы от ВПК вы, наверное, получаете?

- Их осталось мало, - ответил Кабанов. - Но в последние годы ВПК оживает, даже крепнет, и наука ему, конечно, потребуется для дальнейшего усиления. Отрадно, что наш институт сохранил научную школу, имеющую опыт работы с очень требовательными заказчиками из военно-промышленного комплекса. Откровенно скажу: мы находились на грани, когда эта школа могла развалиться. Была нарушена преемственность поколений. Но, к счастью, беды не произошло. За грань не переступили. А сейчас в науку опять потянулась молодежь. В некоторых институтах нашего академического центра число молодых сотрудников выросло почти до тридцати процентов. Стоит уточнить еще, что вот уже три года подряд, после десятилетнего провала, мы получаем средства на строительство жилья для молодых специалистов. Конечно, это только первые шаги по кадровому омоложению в РАН.

Валерий Петрович АКСЕНОВ, доктор физико-математических наук, институт оптики атмосферы.

Сергей Викторович ПАНИН, кандидат физико-математических наук, председатель совета научной молодежи томского центра.

Борис Михайлович КОВАЛЬЧУК, академик.

Сергей Дмитриевич КОРОВИН, академик, председатель президиума Томского научного центра, директор института сильноточной электроники.

… В нашей беседе в Томске не только о науке и физике шла речь. Но и, например, о романтизме, что я тут же отнес к еще одной особенности города с историей в четыре века. А завел разговор о романтизме директор института совсем не с поэтическим или возвышенным названием - института физики прочности и материаловедения. Сергей Григорьевич Псахье.

- Очень жаль, что академик Виктор Евгеньевич Панин, - сказал он, - не смог прийти на нашу встречу. Он только что прилетел из Москвы и ему нездоровится. Для начала приведу еще один пример, который повторяет другие. Мы тоже выделились из физико-технического института. В 1979 году. Сначала это был отдел физики твердого тела. Виктора Евгеньевича Панина - человека нестандартного и, на мой взгляд, даже романтического, знаю хорошо, потому что работаю с ним вместе с третьего курса вуза, когда он трудился еще в физтехе. Большую часть физики я узнал от него, когда мы гуляли часами с ним по площади Революции в романтический период жизни. Знаете ли, когда ты третьекурсник, а твой собеседник профессор и заведующий отделом, и держится, и беседует с тобой с полным равноправием, то воодушевление в молодом человеке появляется с неизбежностью солнца.

Отдел у нас в физтехе был очень сильный. В нем работало порядка ста человек. Он имел широкую известность, признание. И вдруг Панин вместе с некоторыми своими аспирантами уходит из физтеха в институт оптики и атмосферы с призрачной, как тогда все считали, надеждой организовать институт физики прочности и материаловедения. Но Панин знал, что нет ни одного института чисто материаловедческого профиля в Сибирском отделении Академии наук. Да и до сих пор нет. Все существующие имеют отраслевую направленность - либо по физике твердого тела, либо по органической химии и т.д.

Поступок Панина многие оценили как авантюризм. Хотя это был скорее романтизм, но провидческий. Вместе с ним перешла небольшая группа начинающих специалистов, среди которых самому старшему было 26 лет. В расчет их серьезно никто не принимал. Кроме Панина. И Зуева, без которого, как сказали бы сейчас молодые люди, «безбашенный» переход непонятно по каким причинам из одного института в другой едва ли имел бы успешное продолжение. Поддержка Владимира Евсеевича многое определила в судьбе прочнистов и материаловедов. Кроме того, переход совпал со стремлением Егора Лигачева, главы Томской области в тот период, усилить академический научный центр.

Строительство нового института, как ни странно, не сказалось ущербно на научной работе. Виктор Евгеньевич при всех обстоятельствах считал ее главной заботой. Исследования проводились, диссертации защищались. Тогда же появилась новая концепция, названная окончательно физической мезомеханикой. Когда Панин выступил с докладом о ней в городском Доме ученых в 1982 году, то только ленивый не вытер о него ноги. (Правда, концепция тогда называлась несколько иначе. Название не привожу - слишком специфично. - Р. Н.)

- Я сидел, - продолжал рассказ Псахье, - и думал, что делается и как дальше жить в науке. А Панин вышел на сцену и сказал: «Сейчас вы меня все ругаете, а лет через десять скажете: ничего особенного в концепции нет, это всем известно». Что и произошло. На проблемы деформации материалов сегодня смотрят так, как о них говорил Виктор Евгеньевич в далеком теперь 1982 году. Хотя знаменитый наш академик Кузнецов был противником того, что утверждал через много лет после его смерти Панин. В частности, он не признавал теорию дислокации. А авторитет Кузнецова никто не подвергал сомнению. Между тем материалы содержат в себе целый спектр эффектов - от электронного уровня до макроскопического. Мезомеханика как раз учитывает эту сложность и прокладывает путь к практике.

Теория дислокации лет пятьдесят определяла всю концепцию прочности материалов. Но именно в 80-е годы она стала вырождаться, физики перестали получать новые результаты. А появляющиеся эффекты не знали, как объяснить. Мезомеханика открыла ворота к новым знаниям. К таким, например: стесненный сдвиг всегда рождает поворот. Геодинамика это подтверждает особенно.

Теперь даже термины мезомеханики общепринятые. Как говорил очень крупный ученый Василий Александрович Лихачев, который всячески поддерживал Панина, термины мезомеханики стали языком всей механики. В итоге сформировалась новая концепция при создании материалов.

Романтизм Панина проявляется в том, что он не боится сказать о новом на любом уровне. Даже в тех редких случаях, когда он сам далеко не во всем уверен, а лишь чувствует интуитивно это новое.

Могу утверждать теперь, что открытие института прочности и материаловедения спасло материаловедение в Томске. Сейчас у нас работают четыреста человек. Большинство сотрудников в расцвете сил. Почти тридцать процентов из них моложе тридцати пяти лет. Надо признать, что тематику почти всех лабораторий определял Панин. И определил так, что практически по всем направлениям работа продолжается.

- Уверен, что вы спросите у меня, - усмехнулся Псахье, - о конкретных примерах. Предваряя ваш вопрос, скажу, что мы «вскрыли» роль поверхности материалов и ее влияния на процессы деформирования и разрушения твердых тел, в самом теле. Наша точка зрения весьма необычная и по обыкновению вызывает отторжение. Но она подтверждается анализом, обоснованием.

…Вывод из сказанного сформулирую так: романтизм и редчайшая интуиция академика Панина не только помогли самой науке, но и его ученикам, которые, увидев и поняв необычное, делают его обычным и пригодным не только для теории, но и для практики. Без романтизма, полагаю, наука тоже не развивается.

Потекаев говорил даже о том, что у Панина были и шальные идеи. А потом они превращались в идеи реальные и реализуемые. В том числе и потому реализуемые, как подчеркивал председатель совета научной молодежи Сергей Панин, что у многих специалистов Томского научного центра еще и хорошее инженерное образование. То есть школа Томского политехнического института, одного из лучших вузов в стране.

Кроме того, в Томске все близко, он компактный. Это не наша новосибирская махина. Здесь вся интеллигенция рядом, она переплетена знаниями, знакома друг с другом. На меня Томск производил впечатление нашего Академгородка, но только сильно расширенного. В нем полегче рождаются интеграция, совместные проекты и крепче смычка между вузами и академическими институтами. Но их, конечно, и меньше намного, чем у нас. Сравнивать научные центры Новосибирска и Томска некорректно. Мы мощнее и больше по всем параметрам. Но особенности сравнивать можно. У каждого они свои. И некоторые томские особенности нашему городу вполне можно принять во внимание. У них, например, очень тесные связи с институтами гидродинамики, теоретической и прикладной механики, химии твердого тела Новосибирска. Но что-то не услышал на встрече о связях с физико-техническим институтом при ТГУ, хотя работает он и эффективно, и интересно.

Виктор Евгеньевич ПАНИН, академик, научный руководитель института прочности и материаловедения.

Академик Геннадий Андреевич Месяц.

Генератор электрических импульсов ГИТ-16, крупнейшая в мире установка подобного типа. Институт сильноточной электроники.

Хорошо вписывается в особенности томской науки и школа академика Геннадия Андреевича Месяца, к которой отнесли себя два участника нашей встречи - академик Борис Михайлович Ковальчук и академик Сергей Дмитриевич Коровин. (Интересная деталь. Уж не знаю, причислять ее к особенностям томской науки или нет: при всех новосибирских встречах - за исключением института гидродинамики - первое слово брал директор института. В Томске председатель научного центра академик Коровин выступил последним. Он молча и добросовестно выслушал всех, а уж только потом выступил. После Ковальчука. - Р. Н.)

А теперь еще несколько слов о преемственности. Месяц, нынешний вице-президент РАН, учился в политехническом институте Томска и не раз сидел за одной партой с нашим академиком Накоряковым. Геннадий Андреевич «прошел» в институте кафедру высоких напряжений, которую возглавлял в Томске Александр Акимович Воробьев, едва ли не самый известный ученый и педагог в многолетней профессуре Томска. Школа Месяца берет свое начало от этого Воробьева.

- Сегодняшняя встреча, - заметил академик Ковальчук, - тоже отражает некоторую нашу традицию, когда научные истоки ищут преимущественно в ТГУ и физтехе. Но я выпускник политехнического института Томска и сожалею, что о нем нередко забывают при таких обсуждениях. В свое время это была единственная за Уралом кузница первоклассных инженерных кадров. Здесь появился за тем же Уралом первый синхротрон. И бетатроны впервые появились в политехе. Они отработали десятки лет и по сию пору используются в промышленности и медицине. Такое оборудование не могло появиться и работать без научной школы. А у истоков ее стоял именно Воробьев.

На моей памяти организация института высоких напряжений, НИИ ядерной физики, интроскопии при Томском политехническом институте. Они были созданы под эгидой Воробьева и до сих пор нормально работают и имеют свое научное лицо и своих заказчиков.

Воробьев организовал также проблемную лабораторию «Кедр», которая развивала метод электроимпульсного бурения скважин, предложенный Александром Акимычем. Работа поддерживалась правительством, и на нее отпускались существенные ассигнования.

Метод этот родился из исследований по электрической прочности диэлектриков. Параллельно с ними велись работы по электрической прочности кристаллов. Проводились они и по газовым разрядам. Правда, они уже велись под руководством другого Воробьева - Григория Абрамовича. Начинал Геннадий Андреевич Месяц работать под непосредственным руководством Александра Акимовича. Он прошел у него очень хорошую школу исследователя. Уже вскоре Месяц стал руководить отделом, в который я пришел в 1964 году. Все остальное время так или иначе я работал вместе с ним.

Вспоминается один эпизод. Когда Месяц уехал в Москву на высокую должность, мне понадобилось срочно поговорить. А у него проходил президиум. Дозвонился до референта и сказал ей, что я бывший сотрудник Геннадия Андреевича. Нужно безотлагательно с ним переговорить. Так ему и передали. Когда он узнал, какой сотрудник звонит, то я услышал все, что может сказать такой доброжелательный и эмоциональный человек, как Месяц. Не помню случая, чтобы томичи забыли друг друга.

Мы вместе с Месяцем выполняли заказ военных по изготовлению лазера с хорошей интенсивностью. Его можно было сделать либо меняя структуру лазера, либо используя источники питания с повышенными характеристиками.

Три года вместе с Геннадием Андреевичем выполняли работу для ФИАНа (один из крупнейших физических институтов в стране). Изготавливали генераторы для питания полупроводниковых лазеров. Работа шла, когда Прохоров и Басов уже получили Нобелевские премии и в ФИАНе был всплеск, некий пик исследований по лазерам. Именно в отделе Месяца, то есть у нас в Томске, была сделана первая серия генераторов для лазеров на рубине. Немало мы выполняли заказов и для Средмаша. Но это уже давние события… Создавались, например, очень мощные установки для получения СВЧ-излучения, изготавливались различные лазеры, например ультрафиолетовые и т. д.

Я был свидетелем очень многих событий. В том числе и весьма нервных. Вся процедура образования нашего института сильноточной электроники и выделения его из института оптики атмосферы проходила не просто, а болезненно. Но все было преодолено. В том числе и потому, что у Геннадия Андреевича есть такой талант: он умеет выделить из всех сотрудников нужного человека, создать ему все условия для работы, а потом не мешать, доверяя ему. Поэтому и ему доверяли и за ним шли. В самых острых, а порой и страшных ситуациях.

- Школа Месяца - особенная, рассказывал академик Коровин. - В ней было сделано открытие взрывной электронной эмиссии. Работы начались еще в 60-х годах при изучении вакуумного пробоя. Когда же попытались понять, что же происходит на начальной стадии пробоя, то выяснили, что за очень короткое время из твердого тела (металла прежде всего) можно извлекать электрон. Ухватившись за идею, которая до сих пор вызывает разные точки зрения, группа наших исследователей вместе с Месяцем осознала, что этот эффект можно очень хорошо использовать. Каким образом? Создать, например, ускорители электронов прямого действия. Сейчас они называются сильноточными. Они были созданы (одновременно и у нас, и в США) и стали широко применяться. Но первый сделали все же в Томске. А об одновременности говорю потому, что идеи эти уже бродили вокруг.

Через несколько лет возникла другая идея - инерциального термоядерного синтеза, и сразу возникла новая задача: каким образом вводить энергию в мишень. Появились разные варианты. У нас их стали называть сильноточной электроникой, или мощной импульсной энергетикой, а в Америке по-другому. В детали больше вдаваться не буду. Скажу лишь, что появились новые задачи, чтобы найти выход нарождающейся мощной импульсной энергетике. Например, в области физики плазмы, физики твердого тела, во взаимодействии излучения с веществом, при генерации электромагнитного излучения и т.д. Словом, идеи, возникшие в отделе института оптики атмосферы, которым руководил Месяц, затем были перенесены в наш институт сильноточной электроники и развиты. Они стали основой для дальнейшей работы по разным направлениям. Подчеркну, что ни одно направление не погибло в передряге последних десятилетий. Больше того: появились и новые направления, связанные как раз с инерциальным управляемым синтезом и с генерацией мощного рентгеновского излучения.

Когда институт создавался, то кадры пришли в основном из Томского политехнического института. Но Месяц, имея широкие связи, поспособствовал тому, чтобы к нам пришли и выпускники НГУ. И они пришли. Сейчас хорошо работают. Примерно двадцать процентов научных сотрудников из Новосибирского государственного университета. В том числе и я сам. В моей лаборатории около половины сотрудников из НГУ.

Первое время мне работалось с Месяцем трудно. Едва я приехал в Томск, как он меня надолго засадил в библиотеку читать специальную литературу. Но не оставил, а приходил со мной общаться. Многое я не понимал, уровни были слишком разные. Огорчался, переживал… Кроме того, я просто устал от общения с ним. Помню, в столовой после визита Месяца я встретился с милиционером, и мне отчаянно захотелось поговорить с ним, чтобы все понимать и получать на простые вопросы четкие ответы. А не как с Месяцем, который говорит очень быстро и реакция у него мгновенная.

Понадобилось еще немало времени, чтобы при общении с Геннадием Андреевичем Месяцем уже не было трудностей.

Меня предложил Месяцу заведующий кафедрой Дмитрий Дмитриевич Рютов, ставший позднее академиком. А сам Месяц сначала уехал в Екатеринбург, а потом и в Москву. Если честно, то мы тогда приуныли. Казалось, что в институте без него все развалится. Сразу было видно, что Месяц - боец, умеет отстаивать интересы науки и ученых, оставаясь всегда порядочным и честным человеком. Равноценной замены ему тогда не видели. Месяц - ярко выраженный лидер. Но мы выстояли. Развала не случилось. Институт успешно продолжал работать и получать новые результаты. Геннадия Андреевича это радовало.

- Очень хорошо, - говорил он шутливо, - что я уехал. Вам руки развязал. Вы теперь сами с усами.