По рождению он был «белая кость». То есть из дворян. В раннем детстве Сергей Алексеевич Христианович жил в родовом поместье, у него были бонны, няни, кони..., и он свободно говорил по-французски к десяти годам. Его родители, помещики Орловской губернии, революцию, конечно, не приняли и ушли вместе с отступающей армией Деникина на юг. Но ни счастья, ни спасения это им не принесло. В Ростове все родные Сергея Алексеевича умерли от сыпняка. Их смерть мгновенно превратила совершенно домашнего мальчика в беспризорника.

Вот что вспоминала на сессии Научного совета Института теоретической и прикладной механики СО РАН, посвященной памяти Христиановича, жена этого замечательного человека и знаменитого академика Татьяна Николаевна:

- Превратившись в беспризорника, он ходил зимой босиком. Простудился и потом всю жизнь плохо слышал. Голодал страшно. К счастью, вспомнил, что когда семья уезжала из Орловской губернии, то домашние реликвии - иконы - были отданы на хранение двум богомольным учительницам. Однако когда он добрался из Ростова до Орла, две богомольные учительницы, хорошо его когда-то знавшие, сказали, что «мы тебя, мальчик, не знаем». Тогда он пошел к священнику в церковь, где хранились, как выяснилось, семейные иконы. Но и священник ему иконы не отдал, справедливо полагая, что продавать их даже ради пропитания нельзя. Но зато священник дал денег.

А дальше судьбой будущего Героя Социалистического Труда, многократного лауреата государственных и прочих премий, награжденного только орденом Ленина шесть раз, автора научных трудов, из которых целые главы попадали в различные учебники и энциклопедии, распоряжался случай. В эпохи перемен, революций, да еще в России, случай имеет особое значение. Собственно, именно он и спас Христиановича для жизни и для науки. На полученные от священника деньги Сергей со своими товарищами, такими же беспризорниками, как и он сам, купил мешок сахарина, который ребятишки распродавали пакетиками. Сахарин, как и картошка, многих выручал во все войны двадцатого века.

Потом дворянский сынок торговал папиросами. Скорее всего, тогда же он и научился курить столь необычно, что об этом вспоминают многие его ученики. Сигарету Сергей Алексеевич держал всегда вертикально и не стряхивал пепел, который у него сохранялся, пока не выкуривалась вся сигарета. Почти никому так не удавалось. Пепел демонстрировал некую лихость и элегантность Христиановича. А возможно, что так залихватски он привлекал внимание покупателей, когда продавал папиросы. Они его хоть как-то кормили в Ростове.

И вот однажды мимо проходили два господина, и один из них, обращаясь к другому по-французски, сказал: «Взгляните, этот мальчуган совсем не похож на беспризорника. У него мыслящее лицо». А в ответ «мыслящее лицо» на очень хорошем французском сказало: «Господа! Я вас понимаю...».

До 1923 года Сергей Христианович жил в Ростове у своего опекуна профессора Д.И.Иловайского, а потом перебрался в Питер к родной тетке М.Н.Бек. В школе он был переросток, так как всю гражданскую войну нигде не учился. И тут просто напрашивается одна параллель. Михаил Алексеевич Лаврентьев тоже был в школе переросток. Правда, когда семья жила за границей. Но Лаврентьев был из тех, кто с детства умел дать сдачи. Когда над ним в классе стали смеяться, он просто отлупил насмешников. Христианович имел совсем другой характер. Как вспоминает профессор В.М.Масленников, «перед бытовой наглостью он всегда пасовал». Да и по одежде импозантностью не отличался. Гаишники принимали его за шофера.

Но продолжим «параллель» с Лаврентьевым. Итак, и Михаил Алексеевич, и Сергей Алексеевич оба прекрасно знали французский язык, оба были математиками, во многом - единомышленниками, оба Герои Социалистического Труда, оба много работали на оборону страны, жили рядом в академическом поселке и дружили. Казалось бы, столько общего соединило их в Сибири навсегда. Увы, Христианович проработал директором организованного им Института теоретической и прикладной механики всего один срок и вернулся в Москву. Не ужились они с Лаврентьевым. Отмечу попутно, что Сергей Алексеевич снова приехал в Академгородок через много лет, уже после смерти Лаврентьева, при Марчуке. Почему?

Причин сначала для размолвки, а потом и для разрыва отношений было много - и научных, и личных. А если обобщать, то недаром говорят, что два медведя в одной берлоге не уживутся, хотя в Христиановиче никакой человеческой «косолапости и неуклюжести» не было. Но его целеустремленность не признавала ограничений. В книге об Институте теоретической и прикладной механики ветераны вспоминают историю пусконаладочных и исследовательских работ на модельном стенде парогазовой энергетической установки. Историю в значительной степени драматическую. САХ (так Сергея Алексеевича звали в обиходе почти все) в идею этой установки вложил душу, а в итоге она была демонтирована, скорее, даже разрушена, потому что разбирали ее с каким-то неистовством и в таком ускоренном темпе, что всем было понятно - этого кто-то очень влиятельный сильно хочет.

САХ, выступая еще в 1958 году на Общем собрании Сибирского отделения, относил аэродинамику к наукам не старым, но все же к таким, где благодаря трудам Н.Е.Жуковского и С.А.Чаплыгина основные теоретические и практические задачи уже решены. Однако через сорок с лишним лет, выступая на научной сессии, посвященной памяти Христиановича, директор того же самого института член-корреспондент РАН В.М.Фомин не без улыбки заметил, что все годы после Христиановича институт занимается аэродинамикой, а работы впереди еще очень много. И возникающие проблемы в авиации удается решать с помощью трудов Жуковского, Чаплыгина и самого Христиановича. Авиация быстро стареет. А с каждой новой конструкцией возникают проблемы, которые еще не решены.

Думается, в 1958 году Христианович «отодвигал» аэродинамику в сторону еще и потому, что ему хотелось направить силы молодого научного коллектива по новым направлениям, преимущественно гражданским, где к успеху можно было прийти быстрее. Он говорил о задачах науки в нефтяной промышленности, горной механике, энергетике, материаловедении и т.д. Обороне, той же авиации, он посвятил годы, работая с удивляющей и поныне продуктивностью в ЦАГИ. Именно эта тематика позволила ему стать и академиком, и Героем Социалистического Труда, и лауреатом нескольких премий. Кстати, академиком он стал в тридцать пять лет и пробыл в ранге действительного члена академии пятьдесят лет. Тоже рекорд. К Сталину, как рассказывала жена Христиановича, попал список представленных к званию Героя Социалистического Труда. Кто-то позволил себе заметить: «Ему только тридцать пять... Еще успеет стать героем». Сталин подумал и согласился: «Успеет...». Потом добавил: «А пока пусть будет академиком».

Для характеристики оборонных работ Христиановича рискну привести целиком Справку Наркомата государственной безопасности СССР, которая появилась всего пять лет назад в журнале «Исторический архив». Перед вами почти исчерпывающая характеристика ученого: «Христианович Сергей Алексеевич, 1908 года рождения, русский, беспартийный, академик с 1943 года, лауреат Сталинской премии, научный руководитель отдела механики института математики Академии наук СССР, профессор Московского авиационного института, заместитель начальника ЦАГИ, лауреат премии имени Н.Е.Жуковского. Орденоносец. Механик-аэродинамик. Известен прекрасными законченными работами в области гидравлики (речной), аэродинамики больших скоростей, теории пластичности и нефтяной механики. Является одним из выдающихся учеников и последователей Н.Е.Жуковского и С.А.Чаплыгина. Общепризнанный в Союзе аэродинамик и гидродинамик. Лично ведет большие научно-исследовательские оборонные работы в ЦАГИ. Христианович находится в расцвете своих творческих сил, обладает большими организационными возможностями. Пользуется среди ученых - механиков и математиков огромным авторитетом. Общительный, скромный в быту и на работе. Работает очень много и требователен к своим подчиненным. Среди работников ЦАГИ пользуется уважением».

Вот такая справочка. Короткая, но заставляющая о многом подумать. Например, о том, что в 1943 году заслуги Христиановича в науке и перед страной были по крайней мере ничуть не меньше, чем у Лаврентьева. Кроме того, вполне можно предположить, что к 1958 году, когда настала «оттепель», Христианович уже «переел» оборонной тематики и ему хотелось как-то помочь людям, чтобы жилось им полегче. А он, хоть и академик, хорошо знал, как живут в стране так называемые простые люди. Его высоко возносила жизнь, но не баловала. А точнее, он сам себя не баловал, привык с беспризорщины к простому стилю жизни. В 1943 году в ЦАГИ академика поощрили отрезом, из которого ему сшили пальто. Он до конца жизни считал, что это было лучшее его пальто. Хотя пальто «прожило» гораздо меньше хозяина. Им как-то укрыли гостя-однокашника еще по университету академика Сергея Львовича Соболева - и оно истлело на нем, так как положили гостя на ночь у раскаленной обогревательной печки. Потом Христиановичу сшили куртку, так он ее тоже хвалил даже тогда, когда многие его ученики уже щеголяли в элегантных импортных пальто. Все это, как полагаю, объясняет (в некоторой хотя бы степени) не полный, конечно, но все-таки «отказ» Христиановича от аэродинамики в новосибирском Академгородке. Так же, как и то, почему его сильно обидела недооценка Лаврентьевым новых направлений в науке под его эгидой.

Учтем еще, что Сергей Алексеевич был щепетилен и дотошен, по словам академических острословов, до идиотизма. Всего один пример. Накануне обнародования одной из работ Христианович вдруг обнаружил, что коэффициент полезного действия завышен на полпроцента.

- Надо все пересчитать, - тут же заявил академик.
- Но когда?! - взмолились его сотрудники. - Завтра уже доклад, и никто не обратит внимания на эти полпроцента...
- Нет, - уперся Сергей Алексеевич, - будем пересчитывать, иначе нас сочтут жуликами и мы потеряем доверие.

Его еще долго продолжали уговаривать. Но тщетно.

- Я понимаю, - говорил он не без иронии своим молодым сотрудникам, - вам трудно, вы устали. Но я смогу, пересчитаю.

И в этом упорстве на грани упрямства был весь Христианович. Больше всего он боялся потерять доверие. Его авторитет в науке, где бы он ни работал, был настолько высок, что недоверие к нему он воспринимал крайне болезненно. Полагаю, что при советской власти дворянский сын доказывал себя с особым упорством. Если еще принять во внимание, что однажды он был на грани ареста (случайно порвал им же написанную секретную бумагу) и что спас его от него, как ни странно, тот же Сталин, подозрительность и беспощадность которого не знали границ.

Впрочем, если и сам Сергей Алексеевич терял доверие к ученому, то это уже было, как правило, навсегда. В редчайших случаях мог возвратить его, но после длительного перерыва, долго сомневаясь и оттаивая. Щепетильность и дотошность Христиановича поражают еще и потому, что круг его научных интересов был чрезвычайно широк и даже разбросан. При таком объеме научных забот вполне можно было бы свою дотошность и «отменить». Ничуть не бывало! Он защитил одновременно две докторские диссертации - по физико-математическим и техническим наукам, хотя сперва он поступал в университет, чтобы быть ... антропологом.

Он решал задачи, которые поначалу казались такими далекими от жизни, а позднее выявлялось, что без них было бы невозможно развитие. Академик Евгений Иванович Шемякин на научной сессии в память о Христиановиче построил свой доклад всего на одной задаче Сергея Алексеевича, про которую даже в науке забыли, кто ее автор, но время выявило ее огромную ценность для практики. Через много лет, как рассказывал Шемякин, известный американский ученый спрашивал у САХа с недоверием:

- Вы тот самый Христианович?
- Да, - признавался Сергей Алексеевич.
- А я думал вы давно умерли, - пояснял, ничуть не смущаясь, американец.

Правда, другой американский ученый, еще более знаменитый, приехавший после войны в Москву, попросил об одном: показать ему двух Сергеев - Христиановича и Соболева. Больше его в России ничто не интересовало. Та давняя задача, решенная Христиановичем, до сих пор широко используется в горной науке, при объяснении деформации и напряжения в породах. Она объясняет, например, почему нередко напряжение падает, а деформация растет. То есть идет рост деформации при неизменном или мало изменяющемся напряжении. Христианович подсказал практике, почему важно знать, когда в породах будет предельный сдвиг, за которым уже неизбежно разрушение.

Христианович внес большой вклад в энергетику, весьма инерционную отрасль, в аэродинамику, механику и экологию. Вот почему он придавал такое значение парогазовой установке. Это было новое слово в энергетике. И Сергей Алексеевич очень хотел его сказать. Но не дали... И обиднее всего, что к тем, кто не дали его сказать, относился и Михаил Алексеевич Лаврентьев, с которым они вместе с Соболевым Сергеем Львовичем и начинали большую науку в Сибири. Три человека огромного масштаба и таланта, но разных характеров и претензий. Это и соединяло, но это и развело их. А история с парогазовой установкой - тому убедительное подтверждение.

Вспоминает один из самых активных создателей экспериментальной базы Института теоретической и прикладной механики во времена Христиановича В.Г.Барышев:

- В первой половине 1966 года начали пуски газогенераторов на авиационном керосине. На стенде (парогазовой энергетической установки. - Р.Н.) было размещено около двухсот манометров и сотни других устройств, в общей сложности смонтировали около тридцати километров электрических кабелей и проводов различного назначения, двадцать пять километров импульсных труб со всевозможными устройствами. Такая насыщенность увеличивала опасность пожара, а то и взрыва на модельном стенде ПГУ. Приходилось ограничивать доступ, и в институте сложилось мнение, что руководитель экспериментального отдела боится запускать уже готовый стенд.

- Однажды, - продолжает В.Г.Барышев, - меня вызвал Христианович и стал расспрашивать о причинах «затяжки» пуска стенда. По ходу разговора он выразил желание пойти и осмотреть стенд ПГУ. Я, памятуя о разыгравшейся ночью пурге и занесенной снегом дороге, предложил осмотр отложить. Сергей Алексеевич мгновенно отреагировал: «Я думал это неправда, а вы и впрямь боитесь пускать на стенд». Что оставалось делать?! «Пойдемте», - сказал я. В состоянии «эмоционального подъема» добирались мы до экспериментального корпуса по пояс в снегу. А едва вошли, как я попросил Сергея Алексеевича удалить снег из полуботинок. Академик с мокрыми ногами (что ж, он когда-то босиком ходил по снегу. - Р.Н.) очень внимательно и заинтересованно осмотрел весь стендовый комплекс. Он видел его впервые. Почему впервые? Да потому что Христианович при своей занятости позволял и любил, когда работают самостоятельно. После осмотра он поблагодарил коллектив отдела и по свежевычищенной дороге вернулся в свой кабинет. Слухи прекратились, а Сергей Алексеевич не заболел. Потом стенд ПГУ и установку газификации сернистых мазутов осматривали многие известные в стране люди - министр энергетики Непорожний, президент АН Келдыш и другие. Все оценки были положительные: «Молодцы! Да как же вам удалось все это сделать?».

Но положительные оценки «высоких людей» не помогли. Христиановичу в этой работе ставили палки в колеса, в том числе представители «инерционной» энергетики, и он ушел из института и уехал из Новосибирска. После него все попытки работы на ПГУ и установке для газификации мазута, то есть все, что предлагали САХ и его ученики, получало признание где угодно, но только не в России. Из Президиума Сибирского отделения шли скептические волны.

- Правда, - уточняет Барышев в воспоминаниях, - меня пригласили на совещание по демонтажу стенда ПГУ, на котором я сидел и молчал. «Ты чего молчишь?» - спросил академик Струминский, новый директор института, который вел совещание. «Достаточно того, - ответил ему, - что я принимал участие в создании стенда. А разрушат его и без меня». «Можешь быть свободен», - тут же был вынесен вердикт. Но полученная свобода вызывала большое сожаление. Пропали даром усилия многих предприятий и организаций страны. Уникальная экспериментальная база с потенциалом на десятилетия не была использована по своему назначению, на ней не получили ни одного научного результата. А она бы и поныне могла работать со значительной пользой в интересах большой энергетики, да и всего народного хозяйства.

Интересно дополняют воспоминания В.Г.Барышева записи бывшего сотрудника института А.Локотко:

«В 1965 году сооружение стенда близилось к завершению. Это был сложный полупромышленный вариант установки. Но хотелось скорее вырваться из заезженной колеи и заняться живым делом. Мы с В.Черных и В.Шумским предложили начать испытания камеры предварительного окисления (КПО) отдельно от основного реактора, в агрегате с которым она должна была работать. Энтузиазма в ту пору было много. Сейчас смешно вспоминать, но тогда я серьезно был обеспокоен вопросом, какие трубки применять - медные или из нержавеющей стали для снижения стоимости установки. Рыночное мышление передается с детства на генетическом уровне, законы «развитого социализма» еще не успели меня испортить. Много было и другой по стенду работы.

В процессе отладки производства предполагалось около двадцати пусков реактора. Начальство очень беспокоилось из-за возможности взрыва топливной смеси в реакторе в момент запуска. По моим расчетам выходило, что корпус должен выдержать даже экстремальную ситуацию. И вот при очередном запуске реактора произошел взрыв такой силы, что содрогнулся пол в корпусе в трехстах метрах от нас. А из недр шахты шумопоглощения была выброшена стая голубей. Почти тут же прибежали люди в мундирах и приказали немедленно прекратить работу, а впредь запуски не производить, если ветер дует в сторону коттеджа Михаила Алексеевича Лаврентьева».

«Тогда, - записал А.Локотко, - помпезность была в моде. Запуск одного агрегата приурочили к приезду представительной делегации. И вот люди в черных пиджаках и строгих галстуках заполнили зал. Наконец запуск: открываются задвижки, слышится рев воздуха... и тут же помещение наполняется нетерпимой вонью. Оказывается, монтажники использовали трубопроводы высокого давления... как отхожее место, «целясь» в многочисленные отверстия для термопар и манометров. Все «черные пиджаки» мгновенно исчезли».

Ну а вскоре начался торопливый демонтаж того, к чему по пояс в снегу пробивался Христианович. Словно хотели поскорее... демонтировать и память о Христиановиче. Обсуждали даже вопрос, как разрушить «пресловутую» шахту шумопоглощения. Но хватило ума ее сохранить. Она до сих пор служит по назначению для газодинамических установок.

«Характерной особенностью САХа, - пишет В.Масленников, - было то, что он смотрел на нас, как на равных по потенциальным возможностям, и требовал заметной отдачи в тех областях техники, которые были закрыты плотным туманом даже для основной части профессиональных энергетиков. Мы... имели наглость браться за решение самых сложных проблем. Но, набивая шишки, быстрее растешь. Рождалось много идей, мы быстро учились.

К концу 1959 года были оформлены два нетрадиционных технических предложения, запатентованные позже в США, Японии, ФРГ и в других странах. Это парогазовая установка с турбинами на парогазовой смеси мощностью 200 МВт на природном газе. И технология внутрицикловой газификации высокосернистого зольного топлива (в первую очередь - мазута), как средство обеспечения «чистым топливом» газовых турбин, так и предотвращения вредных выбросов (оксидов серы, азота и летучей золы) в окружающую среду».

Эти предложения были явным отклонением от традиционной технологии. Но ведомство выбрало свой вариант, который вел... в тупик. Потом шли дискуссии, принимались разные варианты, но в целом прогресс в энергетике был заторможен. Сейчас уже много создано парогазовых установок, и они постоянно модернизируются. Речь даже идет о создании промышленной газотурбинной надстройки для модернизации современных паротурбинных блоков по передовой российской технологии. Работой заинтересовалась такая известная фирма, как «Вестингауз».

Тот же Масленников, выступая недавно в институте, говорил, что САХ был и экономически прав, когда ратовал за экологически чистую энергетику. Чем грязнее воздух, тем больше сейчас платишь. Кроме того, экологически чистая энергетика позволяет более комплексно использовать топливо. Работающая на Дзержинской ТЭЦ установка по газификации высокосернистого мазута позволяет даже ванадий извлекать. Основные фонды в энергетике изношены, по одним данным, на шестьдесят процентов, а по другим, - уже на семьдесят. Поэтому, по мнению Масленникова, ученика САХа, при обновлении деньги надо прежде всего вкладывать в газовые станции и в парогазовые установки. И нельзя, чтобы газ был самым дешевым, а мазут самым дорогим топливом. В мире как раз наоборот. По логике и уголь должен быть дешевле. Но мы идем своим путем, инерционным. Сергей Алексеевич Христианович против этого и выступал. А в итоге выступили против него.

...Недавно в историческом музее была выставка реликвий второй мировой войны. Первым экспонатом на ней был акт о капитуляции Германии, подписанный маршалом Г.К.Жуковым, а рядом с ним - авторское свидетельство академика Христиановича (а также Пенна, Семенова и Шора) за работу по усовершенствованию знаменитых «катюш». Сергей Алексеевич получил орден Ленина за то, что повысил кучность стрельбы из этого грозного оружия, что привело ко многому: и к уменьшению наших потерь в живой силе, и к сокращению расходов боеприпасов, и к улучшению тактико-технических возможностей Красной Армии.

И еще упомяну об одном деянии этого беспризорника из дворян, ставшего академиком России. В академическом поселке под Москвой он жил на даче рядом с Лаврентьевым. Общались они постоянно. И по дорожке, по которой Сергей Алексеевич ходил к Михаилу Алексеевичу, Христианович посадил цветы. Так вот эта дорожка до сих пор летом вся в цветах. Ее никто не затоптал. Так будет и с именем Христиановича - время его не сотрет.