А.Б.Соктоев - удивительный человек: глубокий и требовательный ученый, высококвалифицированный лектор, тонкий и остроумный собеседник, прирожденный руководитель, влюбленный в свое дело.

Главное дело его - наука, ей отдана вся сознательная жизнь. Участник международных конференций, многочисленных научных форумов, он умел о сложных явлениях литературы и фольклора, о тонкостях литературного процесса говорить и писать убедительно, доказательно, избегая терминологического излишества и не снижая научного уровня излагаемого материала. Александр Бадмаевич никогда не останавливался на пути познания, всегда стремился быть в курсе новых исследований по фольклору и литературе, в области культурологии, социологии, истории. Ему принадлежит приоритет в применении теории М.Бахтина к творчеству X.Намсараева, как и некоторых положений культуролога А.Гуревича.

Монография А.Соктоева "Хоца Намсараев. Путь к эпосу социалистического реализма" [1] - попытка отойти от традиционного подхода к анализу творчества родоначальника бурятской литературы. "Летописец и историк народной жизни" давно привлек внимание молодого ученого. Изучив публикации 30-х гг. о писателе, серьезные монографические работы 50-х гг., он понял, с одной стороны, что творчество X.Намсараева рассматривалось тщательно, обстоятельно как отдельными учеными, так и коллективом авторов "Очерка истории бурятской советской литературы" (1959), "Истории бурятской советской литературы" (1967). С другой стороны, увидел, что "в изучении истоков богатого и разнообразного творчества X.Намсараева немало еще темного и неразработанного", прежде всего в области "отраженной в нем   н а р о д н о й   и д е о л о г и и", что не был еще "поставлен на должную высоту и вопрос о роли народного юмора или "народной смеховой культуры" (термин М.Бахтина)". Автор ссылается на работу М.Бахтина "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса" (1965), тем самым определив перспективу своего пути в исследовании творчества бурятского писателя. А. и В. Терновские вспоминают: "Саша с увлечением читал нам отрывки бурятских песен и сказаний, и мы были потрясены своеобразием и глубиной их смысла, богатством фантазии, филигранным мастерством и неожиданностью художественных ходов, а также поразительными ассоциациями, которые они вызывали, заставляя вспоминать не только европейский эпос, но даже... Рабле". Соктоеву импонировала и работа академика Б.Я.Владимирцева "О Джангаре. Ойротско-калмыцкий героический эпос", поставившего бурятский эпос в один типологический ряд с эпосом французским: "Бурятские эпопеи - настоящие эпопеи: это название к ним так же применимо, как к созданиям французского эпоса, французским эпопеям" [2, с.18]. А.Б.Соктоев цитирует эти строки в монографии "Становление художественной литературы Бурятии дооктябрьского периода" [3], подчеркивая неодномоментность увлечения французским фольклором и методологией М.Бахтина.

Он снова и снова убеждается в том, что "пристрастие X.Намсараева к жанрам народного смехового творчества... насыщенность одного из этапов развития его прозы ярким юмористическим содержанием... не нашли глубокого анализа, оценки, понимания" [1, с.8]. Понять, осмыслить обличительную силу смеха X.Намсараева помогли работы отечественных исследователей А.Н.Веселовского, А.К.Дживилегова, Н.Я.Берковского, В.В.Кожинова, изучающих творчество Ф.Рабле М.Бахтина и Л.Пинского, работы бурятских фольклористов С.П.Балдаева, А.И.Уланова, Н.О.Шаракшиновой, М.П.Хомонова, Е.В.Баранниковой и, конечно же, богатейший архив писателя.

Новый путь подхода к анализу творчества писателя был подсказан, быть может, суждением критика Н. Занданова, который еще в 30-е гг. отметил одну из особенностей рассказов X.Намсараева: "...его произведения вызывают то смех, то жалость, а иногда и чувство отвращения и презрения" [4]. Действительно, одни рассказы серьезны, грубоваты по характеру и тону, как у Рабле, другие - серьезно-смешные, жизнерадостные, как у Боккаччо, а в целом "представляют неразрывное единство серьезно-смехового восприятия жизни" [1, с.126]. Ученый не слепо следует за М.Бахтиным, опирается на понятие "серьезно-смеховой" позиции без учета карнавальности, которая не свойственна бурятскому фольклору.

В первой главе монографии А.Б.Соктоев приводит так называемый "Маленький план" X.Намсараева, намеченный им еще в 30-е гг. и состоящий из 18 пунктов. Многие из них совершенно закономерно "ложатся" на теорию М.Бахтина, соответствуют его оценке роли фольклорного начала в художественном творчестве. Бурятского писателя интересуют все стороны жизни родного народа как в дооктябрьский период, так и в послеоктябрьский: история Сомона в прошлом и настоящем, образование и культура, пережитки религиозности, свадебные обряды, быт хувараков, "привычка говорить на русский лад". Но главное для нашей темы выражено в пунктах 9, 11, 12:

"9. Игры, песни, сказы, загадки для детей...;

11. Старые улигеры, сказки, загадки, шутки, юмористические вещи, благопожелания, проклятия, скороговорки" (жороо);

12. Песни, юмор, шутки, направлены против лам и кулаков" [l, c.31].

Больше внимания, как видим, писатель уделяет малым жанрам, которые доступны каждому человеку. Через них он "как бы вобрал в себя... культуру фольклорного изображения народа с ее задорно и победно звучащими нотами" [1, с.89]. "И интуицией, и умом, - пишет автор монографии, - Намсараев ощущал в них большие художественные возможности" [1, с.30].

Анализируя раннее творчество писателя, исследователь показывает, как сложная, постоянно развивающаяся современная действительность обращается к "зоне контакта с незавершенным событием настоящего" (определение М.Бахтина). В западной Европе это было время, когда не успели рассеяться сумерки средневековья, а в литературе Возрождения оно предстало в своем смехотворном виде у Боккаччо, Сервантеса, Шекспира и Рабле. Новая Бурятия тоже расставалась с прежней жизнью, разбуженная Октябрем бурятская степь смеялась над прошлым. Как тут не вспомнить хрестоматийную цитату К.Маркса: "...старая эпоха "в комической форме" умирает в произведениях нового времени... Человечество   в е с е л о   расставалось со своим прошлым" [5, с.53-54]. Оглушительный смех Рабле поражал пороки церковников, феодалов, рыцарей. Смех X.Намсараева над призраками прошлого не злой, не сердитый, не разрушительный, носит иной характер: веселый, открытый, чистый.

Конечно, А.Б.Соктоев понимал, что названные писатели "величины разные и по времени, и по масштабам творчества, но вполне сопоставимые" [1, с.91] по отношению к переходному этапу жизни. Их кстати сближает и проблема перевода.

Русскоязычный читатель остается заложником перевода. Лучшим переводом считается перевод М.Степанова, но в любом случае, а в данном особенно, трудно передать индивидуальную манеру автора, самобытный характер юмора, его многозначность. Если Рабле был не только неправильно понят или вообще непонятен, то X.Намсараев близок каждому читающему человеку, которому понятны несообразность, несоответствие между действием и результатом, целью и средствами, внешним обликом и внутренним миром героя.

Об этом свидетельствовала маленькая книжка из 10 рассказов, вышедшая в 1936 г. на латинском алфавите "Так было". В заметке "От автора" X.Намсараев определил состав сборничка ("...в основу мною были взяты не только веселые и смешные рассказы, которые издавна были на устах степного народа, но и случаи и факты, которые имели место в действительной жизни"), его задачи ("...не для забавы современных читателей") - по контрасту показать, как жил народ и край в прошлом и как изменилась жизнь в Советской Бурят-Монголии, и главную цель ("хотелось раскрыть и душу трудового народа") - показать, над чем он смеялся, о чем занимательно рассказывал, т.е. каким был духовный, творческий потенциал народа.

Сборник "Так было" выгодно выделялся от произведений литературы того времени "двузначной природой юмора" (Л.Пинский), двойственным подходом к изображению жизни: мрачным, темным картинам прошлого противопоставлялись светлые, смешные ситуации и поступки настоящего. Над кем, вспомним, всегда смеется русский народ? Над попом, попадьей и поповской дочкой, над их тупостью, жеманством, жадностью и чревоугодием. Этой категории героев сполна достается в рассказах X.Намсараева. Уже в названии произведений был заложен тот или иной порок, отрицательное качество характера, нелепость поступка: "Скряга Ондореон", "Капризная жена", "Ползающий лама и бодливая овца", "Страсть паразита". Комическое у писателя, как у всех народов, связано с игровым, празднично веселым "коллективно самодеятельным народным смехом" (Л.Пинский). Народ смеется над незадачливым служителем культа, над невежеством богача, над аскетическим идеалом буддизма, который то и дело нарушается.

Образ смеющегося народа занимает центральное место в рассказах сборника. Колоритно передана его реакция на происходящее: "народ хохотал до упаду", "смеются раскатисто", "надрываются от смеха", "хохочет во всю мочь", "громко хохочет". Народ не столько наблюдатель, участник событий, сколько судья, который может осмеять ничтожество власть имущих, выскочек, тупиц, возомнивших себя элитой, привилегированной частью коллектива, буддийских монахов, сняв маску благочестия, выявить их подлинное лицо. Причем народ в книге не безликая демократическая часть общества, в нем отчетливо различимы индивидуальности балагура, чудака, весельчака, богатого на выдумки, который в любой ситуации посрамляет нойона, ламу. Например, это шесть друзей-приятелей из рассказа "Озорник Балдан": "весельчак Сэнгээ, словоохотливый Гомбо, озорник Балдан, плутоватый Жамса, пересмешник Гэлэг, находчивый Базар". Все они бедняки, острые на язык, шутники, пересмешники, после очередной удачной проделки заразительно смеются.

Исследователь подмечает сложную технику осмеяния у X.Намсараева, построенную в основном на двух аспектах человеческой натуры - физическом и духовном. Прежде всего, это деталь в характеристике героя. Так, чревоугодник любит удовлетворенно поглаживать свой сытый "счастливый" живот. Если это лама, претендующий на роль благородного учителя, то он "суетливый... зажиревший и обрюзгший", а его бедный ученик -вечно голодный проказник, за которым тучный учитель бегает с бамбуковой тростью. Веселящийся Тахуунай со смехом прекращает погоню со словами: людям может показаться, что "ученик гоняется за своим ламой... Лучше прекратим это преследование друг друга. Пожалуйста!" Он идет на компромисс, задевая самые больные струны учителя: не стать посмешищем в глазах "подглядывающего" народа.

Широко показан прием "раздевания" в системе снижающих смеховых приемов писателя. Это раздевание буквальное и метафорическое. С героя снимают ламское облачение, он раздевается донага, предчувствуя во сне томление плоти или обнаруживается умственное убожество сына нойона, "одетого" в чужую мудрость. Покровы святости снимаются и через гастрономические мотивы еды, питья, пьянства, заимствованные из фольклора и по-бахтински анализируемые в монографии. Низы в книге "Так было" всегда оказываются сильнее духом, моральными качествами, остроумным решением. Народ побеждает посредством смеха, хитрости, плутовства все отжившее и достойное осмеяния, смехом он может обуздать силу зла.

В монографии "Становление художественной литературы Бурятии дооктябрьского периода" А.Б.Соктоев рассуждает о том, что в произведениях, создававшихся под эгидой буддийской церкви, не всегда содержание было религиозным, порою в них прорывались элементы демократического творчества, мотивы и сюжеты, заимствованные из героического эпоса. "Парадокс состоял в том, - пишет автор, - что буддийская церковь, нещадно подавлявшая и изгонявшая из обихода местный, бурятский национальный эпос, в целях создания доступной для широкой массы религиозной литературы... открыла доступ для проникновения в нее огромного количества мотивов и сюжетов инонационального художественного эпоса, а именно эпоса народов Востока. С таким потоком литературы буддийская церковь оказалась не в силах справиться, изменить их на свой лад. Некоторые произведения остались в памяти народа" [3, с.111].

Этот процесс в работах культуролога А.Гуревича обозначен как "парадокс средневековой культуры" [6]. Он возвращается к нему и в более поздних работах. Так, в статье "Жак ле Гофф и "Новая историческая наука" во Франции" (1991). А.Гуревич подтверждает закономерность взаимодействия ученой культуры и народной, ученой и фольклорной культурных традиций: "Церковь, которая относилась к фольклору с подозрением или открыто враждебно, в то же время пыталась приспособить отдельные его элементы к официальной идеологии и ритуалу. Она искала общий язык с массой верующих, без этого пастыри не сумели бы вести за собой паству". Этими методами западноевропейская церковь пыталась приблизиться к уровню народного сознания, воздействовать на него. Если буддийская церковь воспользовалась эпосом народов Востока, то на Западе использовали систему образов и понятий культуры ученой, пересекающейся с народной культурой. Процесс в бурятской литературе шел аналогичный и, хотя сносок на А.Гуревича в суждениях А.Б.Соктоева нет, но сам термин "парадокс" дает возможность предположить, что ученый был знаком с работами культуролога.

Подводя итоги, можно отметить, что Александр Бадмаевич пошел по новому, экспериментальному пути исследования творчества X.Намсараева, опираясь на тщательно продуманную, выверенную традицию. Выводы М.Бахтина, как доказал исследователь, целиком и полностью, исключая стихию карнавала, применимы к анализу раннего творчества X.Намсараева. Новое он видит в двух аспектах изображения жизни, когда учитываются и темные, и светлые стороны, серьезное и смешное в рассказах писателя. Кроме того, А.Б.Соктоев отмечает пристрастие всех бурятских писателей "к народно-смеховым типам повествования - к шутке, анекдоту, веселой басне и притче. Эту склонность к жизнерадостному комизму, к фамильярно-озорной обработке фактов реальной действительности можно наблюдать на всех этапах развития бурятской литературы - от X.Намсараева до Д.Батожабая" [3, с.109].

Работы А.Б.Соктоева открыли новый перспективный путь изучения бурятской литературы. Перефразируя слова X.Намсараева: "Только в движении, только в поисках - путь к формированию большой, настоящей литературы" [7, с.4], можно сказать, что поиск, постоянный и глубокий, талантливого исследователя, большого ученого вел к формированию "настоящей" литературоведческой науки.

	*	Паликова А.К. Новый подход к изучению раннего творчества X.Намсараева в работах А.Б.Соктоева / Паликова А.К. // Филологические чтения памяти А.Б.Соктоева: [сб. статей]. - Улан-Удэ: Изд-во Бурят. гос. ун-та, 2010. - С.38-45.