Я начала работать с В.А.Коптюгом в Москве - на кафедре технологии органических красителей и промежуточных продуктов МХТИ им. Д.И.Менделеева. В 1958 году заведующий кафедрой профессор Н.Н.Ворожцов, у которого я делала диплом и работала первый год после выпуска, «отдал» меня Валентину Афанасьевичу, сказав, что сам не может уделять мне достаточно времени. Мой новый руководитель был ненамного старше меня, однако являлся таковым в полном смысле этого слова. Окончив технологический вуз и имея определенные пробелы в теоретических знаниях, мы восполняли их посредством интенсивнейшего самообразования в бурно развивающихся в то время областях теоретической органической химии. Электронное строение молекул, основы квантовой химии, гибридизация атомов, корреляционные уравнения, спектральные методы и многое другое - все это постигалось путем ознакомления с новейшей химической литературой, составления обзоров, обсуждения наиболее сложных вопросов на научных и учебных семинарах и просто по ходу работы. По мере увеличения коллектива, особенно в Академгородке после создания ЛИМОР ММА (лаборатория изучения механизма органических реакций методом меченых атомов - так называлась тогда наша лаборатория), в процесс обучения вовлекалось все больше людей. Причем В.А.Коптюг играл, безусловно, определяющую роль. Это было время нашего становления как научных работников, и Валентин Афанасьевич шел впереди и вел нас за собой.

Конечно, ему было нелегко с нами, в том числе со мной. Мы были с ним очень разными. Он - предельно четок, ясен и аккуратен в мыслях и эксперименте, всегда тяготел к теории, физике и математике. Я - очень активна, готова работать, как говорится, и день и ночь (впрочем, в те времена так работало большинство молодых сотрудников), но по природе сугубый практик, синтетик, да к тому же еще и в достаточной степени несобранный, рассеянный человек, типичная растрепа. Колбы у меня разбивались, растворы выливались, осадки просыпались, а нужные записи терялись. Думаю, Валентину Афанасьевичу были неприятны эти мои свойства, хотя он обычно виду не подавал.

Однако помню один эпизод еще в Москве. Валентин Афанасьевич дал мне свой перевод какой-то статьи, я сунула его в сумочку, чтобы прочитать вечером в метро по дороге домой. Наутро листочек, написанный мелким аккуратнейшим почерком Коптюга, оказался смятым, да к тому же испачканным губной помадой. Отдавая его, я почувствовала неловкость и предложила переписать его начисто. До сих пор не забывается его краткое «Не надо» и брезгливое выражение лица. Похожее выражение я увидела через несколько лет в Новосибирске, когда Валентин Афанасьевич рассказывал мне, что его сын Андрюша, первоклассник, сажает в тетрадках кляксы.

Однако, несмотря на разницу наших натур и сравнительно небольшой период совместной работы (в 1964 году я перешла в другую лабораторию, более синтетическую), именно В.А.Коптюг, да еще Н.Н.Ворожцов определили мою дальнейшую профессиональную жизнь, намертво утвердив во мне понятия, препятствующие проявлению легковесности и любой степени недобросовестности в работе. Именно в эти годы сложились и остались навсегда наши взаимные доверие и понимание. Думаю, поэтому Валентин Афанасьевич в 1987 году, став директором НИОХ и решив создать новое направление «органические светочувствительные материалы», поручил эту работу мне. Данная область его очень интересовала, он старался всячески мне помогать, однако, за недостатком времени, его творческое участие в развитии наших работ ограничивалось обсуждением на ежегодных отчетных сессиях Ученого совета и редких совещаниях. Тем не менее, это давало настолько мощный творческий импульс, что его хватало до следующего отчета.

Советы и совещания того времени незабываемы! Валентин Афанасьевич часто опаздывал, приходил усталый, замученный, с серым, хмурым лицом. Начинались обсуждения институтских проблем, очень важные, мы спорили, часто не по существу, однако он всех выслушивал. Все вместе подолгу искали формулировки будущих решений и приказов, так как Валентин Афанасьевич не терпел нечеткости выражений. И удивительное дело - он постепенно розовел, появлялись блеск в глазах и улыбка, лицо разглаживалось. Он с нами отдыхал! Возможно, проблемы института были проще общеакадемических. Кроме того, во время этих заседаний он не курил. Но главная причина, мне кажется, состояла в нашей взаимной симпатии, создающей соответствующую атмосферу.

В.А.Коптюг был прирожденным педагогом. Он 15 лет читал в НГУ спецкурс «Теоретические основы органической химии», прослушанный в те годы практически всеми сотрудниками института. Менее известно, что им был составлен и прочитан курс «Введение в специализацию» о соотношении органической химии и новейших технологий. Я узнала об этом, когда он обратился ко мне с просьбой прочитать вместо него несколько лекций о новых материалах и процессах, основанных на фотопревращениях органических соединений. Чтобы мои лекции не выпадали из общего стиля, я решила прослушать одну-две лекции Валентина Афанасьевича, а прослушала практически весь курс. Это было удивительно интересно! Курс, подготовленный на самом высоком научном уровне, воспринимался легко - о сложнейших явлениях говорилось предельно ясно и доступно. Помню, как подробно и образно он рассказывал о процессе получения моментальных снимков в фотоаппаратах «Поляроид».

Большой загадкой для меня осталось то, что Валентин Афанасьевич с готовностью шел на административную работу. Я изначально считала неправильным, что человек с огромным творческим потенциалом тратил силы и время на то, чтобы обеспечить условия работы для других, менее талантливых. Из нас, пришедших в институт в конце 50-х - начале 60-х, он был самым способным. Мы должны были беречь его время, а на самом деле он берег наше. С самим Валентином Афанасьевичем у нас по этому поводу были неоднократные споры. Однажды я даже в запальчивости сказала ему: «Вот Вы радуетесь полученной в каком-то там конкурсе премии, а ведь я думала, Вы будете нобелевским лауреатом!» Со мной многие были согласны. В частности, с В.Г.Шубиным мы часто говорили - вот кончится срок пребывания В.А.Коптюга на очередной должности, и он «уйдет полностью в науку». У меня эта надежда угасла в начале 90-х, когда создалась ситуация, в которой российскую науку нужно было просто спасать. Стало ясно, что Валентин Афанасьевич будет делать это до конца. Но вот что удивительно. В июне 1991 года мы поздравляли его с 60-летнем, и я пожелала ему «делать, что хочешь, и быть довольным, как живешь». На это он ответил: «А у меня все это есть, я вполне доволен». Если он был искренен, а мне казалось, что это так, значит, он не чувствовал морального ущерба от того, что практически уже не мог заниматься наукой?

Мы часто спорили с Валентином Афанасьевичем по политическим вопросам. Я не понимала, как он мог вступить в партию, убившую его отца, да еще после разоблачений 1956 года. «Какой черт Вас туда толкает?» - спросила я его перед партийным собранием. «Если б Вы знали, сколько этих чертей!» - ответил он. Но зная Валентина Афанасьевича, я понимала, что это отговорка. Он, очевидно, был искренне предан партии, и последующая жизнь, особенно после 1991 года, это подтвердила. Конечно, «демократические порядки» его шокировали. Отвечая за сибирскую науку и понимая, что для нее, а главное для людей, пришли тяжелые времена, он не смог со всем этим согласиться. Он больше знал и глубже видел. В конце перестройки сильно разочаровался в Горбачеве. «Прежде чем устраивать такое в стране, нужно было четко определить конечную цель», - говорил он. Помню, в середине 90-х пришла в Большой зал Дома ученых на встречу с А.Чубайсом, занимавшим тогда в правительстве России один из ключевых постов. На сцене два человека - В.А.Коптюг и А. Чубайс, молодой и стройный. Не просто оппоненты, а смертельные враги. Должна признаться, некоторые высказывания Чубайса мне казались более правильными. Но вот прошло время. Валентина Афанасьевича уже нет, он погиб, надорвавшись в борьбе за сохранение науки и ученых. Остались - потолстевший разбогатевший Чубайс, нищая Россия и катастрофическая «утечка мозгов».

После расстрела Белого дома в 1993 году Валентин Афанасьевич был в ярости: «Вот Вы защищаете теперешний режим, а что, можно расстреливать парламент?» На мои жалкие попытки как-то объяснить ситуацию он жестко ответил: «Если можно расстрелять парламент, то можно и начать войну!» Через год с небольшим была развязана первая чеченская война.

На встрече кандидата в народные депутаты СССР В.А.Коптюга с избирателями в Новосибирском высшем военно-политическом училище. Справа - Т.Н.Герасимова, его доверенное лицо. 1989 г.

Мы привыкли к тому, что он есть, и думали, так будет всегда. Если надо, поможет. Мы знали, что он серьезно болен, но щадили ли его? Он работает больше всех, значит - может? Значит, есть силы? Задним умом все крепки. Видели, как он плохо выглядит. Знали об отчаянии Ирины Федоровны, которая не могла заставить его хотя бы полечиться как следует. И все-таки считали, что все в порядке. Шли к нему со своими проблемами, профессиональными и личными. Однажды Валентин Афанасьевич сказал, что будет работать только до 70 лет, затем уйдет на пенсию. «Да не выдумывайте, никуда Вы не уйдете!» - сказала я. «Нет, уйду. Давайте спорить на бутылку коньяка, что уйду!» - «Давайте не мелочиться. Спорим на месячный доход. Если уйдете, я отдам Вам свою пенсию, а если нет - Вы отдадите мне свою зарплату со всеми академическими надбавками». Мы ударили по рукам...Он далеко не дожил до 70 лет.