Кажется, что еще нового можно узнать о декабристах? За 160 лет, прошедших со времени восстания [очерк опубл. в 1986 г. - С.К.], тщательно изучен каждый шаг и поступок первых русских революционеров, им посвящены тысячи книг. Да вот только загадок, связанных с их судьбой, не убавляется. Жизнь нашего земляка Николая Дмитриевича Свербеева - яркий тому пример. Волей судьбы сблизившийся с декабристами, он и по сей день остается загадкой для многих историков.

Родился Николай 27 августа 1829 года в Киеве в состоятельной семье, занимавшей высокое положение в обществе. Отец его, Дмитрий Николаевич, был отставным дипломатом, великолепным знатоком литературы. Мать - урожденная княгиня Щербатова - женщина в высшей степени одаренная, удостаивалась стихов Баратынского и Языкова, была знакома с Пушкиным. В своей семье Николай был первенцем (всего у Свербеевых было 10 детей), и на него возлагались большие надежды.

Зиму Свербеевы обычно проводили в Москве, в роскошном особняке на Арбате, устраивали балы и делали визиты. На лето уезжали в какое-нибудь имение, которых у них было немало. Удаленная от столиц Михайловка давала до 20 тыс. рублей ежегодного дохода, а поэтому считалась главной вотчиной. По воспоминаниям отца Николай в юности часто называл Михайловку "наша кормилица". Наверное, тогда еще он не мог глубоко осознать смысл этих слов и лишь гораздо позже понял, откуда взялось их богатство. А многим из Свербеевых, уже после Николая, так и не дано было даже задуматься над этими вопросами, и они остались обычными крепостниками-помещиками.

Все детство Николеньки прошло тут, в Михайловском. В деревне можно было резвиться на голубятне, гонять на лошадях, дни напролет купаться в пруду или удить рыбу. Родители не запрещали мальчику водиться с крепостными ребятишками, поэтому барское происхождение ему не мешало. Наоборот, так было еще интереснее: от простых людей каждый день можно было узнать что-то новое. Искренне привязался мальчик, например, к дворовому человеку - старику Зиновею, который учил крепостных церковной грамоте. У Зиновея была очень запутанная судьба, в Михайловку он попал из Крыма, и Николенька любил слушать его рассказы. В округе слыл Зиновей также единственным лекарем. Лечил домашними снадобьями, всякими настойками и травами. Старинный лес за рекой напротив бывшей свербеевской усадьбы до сей поры Зиновским зовется. Может, собирал там травы и Николенька.

Беззаботная жизнь в деревне, с одной стороны, а с другой - общение с крепостными, рано натолкнули Николая на мысли о том, что не всем на Руси живется так же вольготно, как ему. Не последнюю роль сыграло и воспитание в семье Свербеевых, где ненавидели крепостное рабство, унижавшее достоинство человека. В усадьбе не были заведены истязания крестьян. Но кругом-то хватало мучителей-крепостников!

Не один раз задумывался юноша над вопросом: почему народ, обладающий столькими талантами, вынужден жить несчастно? Ответы искал в книгах, благо, у Свербеевых их было много. В богатейшей библиотеке, которую начал собирать еще дед, Николай Яковлевич, в XVIII веке, имелись сочинения Ломоносова и Фонвизина, Карамзина и Державина, многих европейских мыслителей, писателей, поэтов. Книги раскрывали неисчерпаемый мир знаний, прививали независимость суждений, учили свободолюбию. Они в то время будили передовую Россию от затянувшегося сна, рассеивали мрачную ночь реакции, наступившей после поражения декабристов. Каждое новое произведение бурно обсуждалось в литературных гостиных и кружках. Естественно, эти горячие споры не прошли мимо юного Николая Свербеева, ведь одним из самых известных литературных обществ Москвы в 30 - 40 гг. XIX века был салон его отца. Здесь с ранних лет Николай приглядывался и прислушивался к Пушкину и Крылову, Герцену и Гоголю, Чаадаеву и славянофилам. В этой атмосфере он вырос, здесь окрепли его убеждения, которые позднее позволили сблизиться с опальными декабристами в пору, когда опасно было даже одно знакомство с "государственными преступниками".

В 1847 году Н.Свербеев поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Здесь повсюду витал революционный дух. По меткому выражению советского академика М.В.Нечкиной, студенты тех лет подхватили знамя, выпавшее из рук декабристов на Сенатской площади, унесли и хранили его в Московском университете.

Сюда и пришел молодой Свербеев, здесь продолжалось становление его личности. Накануне поступления Николая в университет, Константин Аксаков в дружеских стихах, посвященных ему, призывал юношу жить ярко, посвятить себя служению родине. Поэт писал:

И ты ль пред добрым начинаньем,
Боясь насмешки и труда,
Пребудешь, чуждый ожиданьям,
Теряя юные года?
Не бойся полюбить сверх меры;
Ты молод, надо не робеть,
Принять и труд, и силу веры,
И в добром деле не слабеть...

Этому напутствию Николай Свербеев старался быть верен всю свою жизнь.

В сентябре 1848 года министр-реакционер граф С.С.Уваров, будучи в Москве изъявил желание послушать публичное чтение студентами каких-либо произведений. Среди 12 избранных чтецов оказался и Свербеев. Для своего выступления он взял тему о Крылове. Сочинение было весьма рискованным по тем временам, если учесть кого подразумевал Крылов в своих баснях.

А спустя полтора года, возмужавший Николай Свербеев, закончил свое университетское учение кандидатом и в октябре 1850 года определился на службу к генерал-губернатору Восточной Сибири Н.Н.Муравьеву. Там, в далеком краю, находились на поселении декабристы, чьи имена были для Николая легендарными с детства. Судьбе было угодно сблизить, а затем и сдружить юношу с революционерами.

Собираясь на службу в Сибирь, Николай Свербеев испытывал грустные чувства. В те времена про земли за Уралом знали смутно, понаслышке, да и то только, что там места ссыльных и каторжан. Гувернантка Свербеевых Е.И.Попова записала в своем дневнике 6 октября 1850 г.: "Жаль, что Николенька едет далеко, но что делать? Где же здесь начать службу? Везде глупые взыскания, посредством которых стараются внушить подчиненным рабское повиновение, но такие средства только заставляют людей хороших бежать из службы..."

Однако делать нечего, в середине июля 1851 г. молодой чиновник выехал в Иркутск. Он и предположить не мог тогда, что годы, проведенные в Сибири, сыграют в его жизни такую большую роль.

Дорога предстояла дальняя, поэтому Николай запасся целой кипой писем и поручений от родственников и знакомых, а также рекомендациями, которые могли пригодиться по пути. Были среди этих бумаг, наверное, и касающиеся ссыльных декабристов, но тут можно только строить догадки.

Через две недели тарантас Свербеева въехал в захолустный городок Ялуторовск, замечательный лишь тем, что в нем отбывали ссылку декабристы И.Д.Якушкин, М.И.Муравьев-Апостол, И.И.Пущин, В.К.Тизенгаузен. "Высшее общество" отвергло их, но только сейчас становится ясно, что они продолжали поддерживать связи с Россией даже десятилетия спустя после приговора царского суда. И неоценимую роль играли тут такие люди, как Николай Свербеев. Не все обстоятельства его сближения с революционерами до конца ясны, но тем больше работы для будущих историков. Вот один пример. На одной малоизвестной картине XIX в., из собрания семьи Якушкиных, художник М.С.Знаменский изобразил декабристов Пущина, Оболенского, Басаргина в Ялуторовске за столом за игрой в преферанс. Среди них и Н.Д.Свербеев. Как удалось ему всего за несколько дней войти в тесный кружок ссыльных, стать в нем своим, при той постоянной подозрительности, которую испытывали в провинциальном городке к каждому новому лицу, остается до сих пор тайной. Очень скоро Николай смог написать в письме родным, что даже "в холодной Сибири есть сердца, согретые участием к ближнему".

Совсем недавно стало известно, что в Ялуторовск Свербеев привез письмо и портрет от П.Я.Чаадаева и передал эти подарки декабристу И.Д.Якушкину. Свою встречу с ялуторовскими поселенцами Николай описал в письме к Чаадаеву 4 августа 1851 г.: "Я провел здесь целую неделю, - писал Свербеев, - и, конечно, это время не забудется мною никогда. Увидать людей, о которых знал только понаслышке, о которых судил, следовательно, не так как следовало, сблизиться с ними для молодого человека, начинающего жить, есть, конечно, дело великой радости! Но еще более радует то, что все, этими людьми перенесенное, не убило в них той жизненности, которой нет в большей части людей, проводящих свое существование под благоприятными обстоятельствами".

В страстных спорах о будущем России, в задушевных и вольных песнях, которые Николай любил и умел петь еще со студенческих времен, быстро пролетело ялуторовское время, сблизившее людей разных поколений. Декабристы увидели в молодом Свербееве, несмотря на разницу в возрасте, своего единомышленника, человека, горячо переживавшего за судьбу Родины. Якушкин написал Чаадаеву: "Настоящим наслаждением для меня было знакомство с твоим молодым другом. Мне кажется, я просто влюблен в него". С той поры за Николаем у декабристов закрепилось уважительное прозвище - Свербей Свербеич. Через него они держали связь со всеми, кто их помнил и понимал.

Несколько позже Н.Д.Свербеев подружился и с другими декабристами. В Томске он встретил Г.С.Батенькова, а в Иркутске сошелся с С.Г.Волконским и семьей Трубецких, которую ему настоятельно рекомендовали еще в Ялуторовске. "О Трубецких я скажу только то, что когда Вы их узнаете, то наверное полюбите, - писал Свербееву 10 октября 1851 г. декабрист Е.П.Оболенский, кстати, дальний родственник Свербеевых. - Между впечатлениями, о которых я попросил бы Вас поделиться со мною, скажу Вам, что меня интересует меньшая дочь - Трубецкая Зиночка, моя крестница, скажите о ней Ваше мнение". Эти строки сейчас кажутся забавными, ведь спустя несколько лет, 29 апреля 1856 г., Н.Д.Свербеев женился на Зинаиде Трубецкой. Красота юной сибирячки окончательно пленила его, и хотя за невестой не было ни титула, ни приданого, благородство и любовь оказались выше корыстных расчетов. Тогда же, еще ничего не ведая, Николай был принят в семье Трубецких как самый близкий родственник и вместе с ними делил все их горести и радости. "Как нам тогда было весело!" - много раз вспоминал он впоследствии.

Прибыв в Иркутск осенью 1851 г., Н.Свербеев сразу же окунулся в бурную деятельность штаба генерал-губернатора Н.Н.Муравьева. Граф был, безусловно, незаурядной личностью, хотя во многом и противоречивой. "Демократ и татарин, либерал и деспот", -кратко отозвался о нем А.И.Герцен. Понимая необходимость ликвидации феодальной отсталости России, Муравьев дружил со ссыльными декабристами, мог в своем кабинете беседовать с ними о республике. Он разорил не одно гнездо бюрократов и взяточников. Но в то же самое время по приказу генерал-губернатора запарывали насмерть нерчинских крестьян, которые отказывались идти в солдаты.

Всю свою энергию Муравьев направлял в тот момент на укрепление восточных рубежей империи. Он понимал, что богатства края в будущем обеспечат могущество страны. Но для этого их надо было защитить от происков англичан и французов, желавших прибрать эти места к своим рукам, либо натравить на Россию многолюдный Китай. В рапорте военному министру А.И.Чернышову граф просил разрешения учредить на востоке область, "в составе коей находиться порту Аяну, Удскому краю и всему морскому прибрежью". Но как это осуществить, когда отсутствовали не только карты, но даже описания тех диких мест?

Очень кстати обнаружил граф прибывшего на службу чиновника Свербеева. Высокообразованный, молодой, из почтенной московской семьи. Да и фамилия была знакомая, еще до назначения в Сибирь губернаторствовал Муравьев в Тульской губернии, и был там у него союзник в борьбе против крепостничества, которое граф терпеть не мог. Был это - Дмитрий Николаевич Свербеев, новосильский помещик, отец Николая.

Время не ждало, надо было действовать решительно. 2 декабря 1851 г. Муравьев назначил Н.Свербеева чиновником особых поручений при Якутском правлении и направил в Якутск с поручением содействовать организации новой губернии как можно быстрее.

Весь 1852 год прошел у Николая Свербеева в двух путешествиях в Удский край. Они потребовали от молодого человека хладнокровия и мужества. Все пришлось преодолеть для изучения незнакомых мест: и суровые горные перевалы, и таежную глухомань, когда лес, казалось, стонал от жужжания комаров, и переправы через бурные реки, и крутые волны Великого океана. Выросшему в окружении среднерусской природы, Николаю была в диковинку могучая красота сибирской тайги, буйство растительности, стремительные быстрины и водопады. С восхищением любовался он природой и поэтично описывал ее в своих письмах. "Молодые лиственницы, сосны, ели и пихты красивыми рощицами окаймили противоположный берег реки, всевозможные тени зеленого цвета собрались здесь, и постепенные переходы его от темного к светлому необыкновенно приятно ласкали зрение. За этими рощами далее виднелся бесконечный старый лес, покрывавший высокие хребты... Месяц серебрил зелень хвойных деревьев, отсвечивая себя и всю окружающую природу в ключевой быстрой горной реке.."

Но особенно удивляли Н.Свербеева люди. Как гармонично сочетались характер и мысли местных жителей с красотой окружающего мира! Все "инородцы", с которыми познакомился Николай в Удском остроге, отличались незаурядной смелостью, открытостью и честностью. Мало того, тунгусы были еще и замечательными картографами. В своих путевых заметках Свербеев отметил, что все они великолепно знали тайгу и, не разбираясь в масштабе и прочих тонкостях, рисовали по памяти такие карты, что их подробностям позавидовала бы и Генеральная карта Азиатской России Познякова. Эти умения местных жителей очень пригодились в изучении края.

Провожая Николая в путешествие, И.Д.Якушкин писал ему в январе 1852 года, что быть "вблизи моржей и белых медведей... не очень увеселительно; но в Вас много жизни, и... Вас на все достанет; главное в этом случае только не оробеть..." Вопреки ожиданиям, молодой чиновник не только не оробел, а, наоборот, блестяще справился с заданием Муравьева и вынес из своих странствий самые лучшие впечатления.

"Смотря на спокойное величие пустынной природы, на невозмутимую тишину, вечно царствующую в этой от всех населений удаленной точке, при виде этого необъятного простора, столь дорогого для русского сердца, мне было хорошо, привольно, отрадно!.." - воскликнул он в одном из сибирских писем. Якушкин в письме от 10 ноября 1852 года согласился, что впечатления, которые получил Николай от знакомства с совершенно неизвестным краем, с его жителями, о быте которых никто не имел понятия - "это такая роскошь, какой позавидовал бы иной лорд".

Но не только радости достались на долю Н.Свербеева. Путешествие сильно подорвало его здоровье. В 1853 году несчастья последовали одно за другим. За полгода пришлось трижды сидеть в карантине. Открылась также какая-то болезнь глаза. Г.С.Батеньков, к которому Свербеев обращался "мой бесценный дедушка", стал в своих письмах называть Николая "слепой Свербеич", так, видимо, худы были дела. Друзья настоятельно советовали ехать лечиться, возможно, даже за границу.

Осенью Свербеев направился в Москву поправлять здоровье. Но он решил использовать вынужденный отпуск с пользой для дела и попутно выполнял целый ряд поручений ссыльных декабристов. "Хвала богу, - писал Свербееву в декабре 1853 года И.И.Пущин, - что Вы благополучно добрались до дому и уже успели в белокаменной произвести мало-мало эффекту!.." Правда, надолго задержаться в Москве не удалось.

В это время началась Крымская война. События для России сразу же обернулись крайне неблагоприятно. Однако, если Крым еще можно было защитить, то на востоке страны создалась угроза захвата русских владений англичанами и французами. Силы России здесь были очень малочисленны. Свербееву, который находился на государственной службе, нужно было спешить, и весной 1854 года, не долечившись, он возвратился в Сибирь.

Усилиями графа Муравьева за Байкалом из горнозаводских крестьян, станичных казаков, бурят и эвенков было создано войско и задуман сплав русских сил к низовьям Амура. Руководил в деле сам генерал-губернатор, а Николай Свербеев находился в его штабе в качестве секретаря по дипломатической части. Ясным майским днем флотилия из нескольких десятков судов во главе со специально построенным пароходом "Аргунь" тронулась в путь. Одновременно экспедиция изучала местность, примыкавшую к Амуру. Через месяц корабли прибыли на озеро Кизи, где с прошлого года располагался небольшой военный Мариинский пост. В этот затерянный среди лесов опорный пункт русской обороны был доставлен провиант, подвезены дополнительные войска и оружие.

Роль Свербеева во время плавания была очень важной. Он составил, а позже и опубликовал описание всего пути, окружающей природы и местных жителей. Не один раз пришлось ему вести переговоры с китайскими властями, размещенными по другую сторону Амура. О глубоком изучении Николаем многих вопросов свидетельствует тот факт, что в его домашнем архиве, опись которого хранится в Госархиве Орловской области, имелось множество книг, заметок, исторических исследований, посвященных торговле, культуре, быту жителей Приамурья и прилегающих местностей Китая. Возможно, Свербеев собирался позднее написать книгу об этом.

Прибыв к Тихому океану, русские распределили силы по всему побережью Татарского пролива. Через тайгу неимоверными усилиями была прорублена просека, часть войск перешла в Николаевский пост, другая - к заливу Де-Кастри, а около 200 человек были морем направлены в Петропавловск-Камчатский. Чиновники штаба Муравьева, в том числе и Свербеев, рассеялись кто куда, организуя оборону восточных границ.

Предпринятое генерал-губернатором укрепление побережья оказалось весьма своевременным. Уже в августе 1854 года англо-французская эскадра из 7 кораблей при 236 орудиях атаковала Петропавловск, стремясь захватить его, но "несолоно хлебавши" через неделю покинула Авачинскую бухту. Командующий эскадрой, который не ожидал в таком отдаленном краю встретить достойный отпор, был вынужден застрелиться.

На следующий год Н.Свербеев получил повышение: он был произведен в коллежские асессоры, что в царской табели о рангах соответствовало чину майора. А весной 1855 года был предпринят новый сплав русских войск по Амуру, в котором вновь участвовал Свербеев. В рапорте царю Муравьев сообщал, что все офицеры, находившиеся в его ведении, "горят нетерпением сразиться с неприятелем по примеру храбрых защитников Камчатки". Граф опасался только того, что война быстро кончится, и они не успеют проявить свою доблесть. Вражеские суда несколько раз подходили к устью Амура, но безуспешно. Усилиями лучших людей России Дальний Восток был для нее спасен.

Осенью 1854 года в семью декабриста С.П.Трубецкого пришло горе - умерла верная спутница его жизни во все годы ссылки - Екатерина Ивановна. Пусто стало в иркутском доме Трубецких, собиравшем раньше ссыльных на веселые дружеские вечера, душой которых была хозяйка. В последние дни перед смертью она горячо переживала за судьбу своей самой младшей дочери Зины, с чьим именем на устах она и умерла. Из писем самого Трубецкого известно, что существовали некоторые обстоятельства, которые серьезно осложняли будущее Зинаиды.

Что же это были за обстоятельства? Согласно воле царя, мстившего декабристам за тот испуг, который он пережил во время восстания, дети их, родившиеся после осуждения, находились как бы вне закона. Они были лишены прав дворянства, не могли наследовать имущества. Две старших дочери Трубецких ко времени смерти Екатерины Ивановны вернули себе права состояния, выйдя замуж за дворян, и мать, урожденная графиня Лаваль, смогла наделить их приданым: частью своих имений. Зинаиде же, хотя она и была любимой дочерью, по закону не полагалось ничего. Мать умерла, так и не передав ей наследства, а отец - С.П.Трубецкой - ничем не владел, у него и княжеский титул-то отобрали после событий 1825 года.

Тяжелое время было для Трубецких. Сын Якушкина Вячеслав писал И.И.Пущину из Иркутска 28 октября 1854 года: "..Весь город до сих пор только и толкует, что о делах Сергея Петровича, все судят, рядят, ахают, охают; жар многих женихов на основании этого начинает остывать..." Неизвестно, кого имел в виду автор письма, но, без сомнения, эти строки не о Николае Свербееве. Конечно, с точки зрения здравого смысла женитьба на Зинаиде не сулила благополучному чиновнику Свербееву ничего хорошего ни для карьеры, ни в плане материальном. Но воспитание, глубокая порядочность и жизненные убеждения оказались выше корыстных расчетов. В душе Н.Свербеев был не чиновник, а человек и, повинуясь искреннему чувству любви, он сразу же по возвращении с Амура тайно обвенчался с юной Трубецкой.

К этому времени в жизни декабристов наметилась возможность перемен, забрезжил слабый свет надежды на возвращение из ссылки. В марте 1855 года умер деспот Николай I, палач восстания, и вся Россия ждала от нового царя амнистии и милости к ссыльным.

Условия последовавшего через пару недель "освобождения" были унизительны. Однако царская бумага, по выражению Пущина, "отворяла дверь за Урал". Декабристы после тридцатилетних мук могли собираться в дорогу.

Больших трудов стоило Зинаиде и Николаю убедить старика Трубецкого покинуть дорогие его сердцу места, где была могила его жены.

Покидая Сибирь, Н.Свербеев имел неплохие рекомендации по службе. Молодого человека ожидало блестящее будущее, но его мысли были заняты другим.

По приезде в Москву Свербеевы оказались в круговороте событий. Возвращавшиеся после долгой разлуки декабристы встречались со знакомыми, с друзьями, со всеми теми, кто выражал им свои чувства. Ко всему этому были причастны и Николай с Зинаидой. Жандармы сбились с ног, вынюхивая настроения в столицах. Шефу ищеек В.А.Долгорукову доносили, что Д.Н.Свербеев, отец Николая, принимал на семейном вечере Трубецкого и Волконского, что декабристы совсем не сломлены многолетним отчуждением от общества и что они по-прежнему опасны для самодержавия. Не надо забывать, что момент тогда был переломный: Россия готовилась к отмене крепостного права.

В апреле 1857 года у Свербеевых в Москве родился сын, названный по имени деда Сергеем (второй сын - Дмитрий - родился за границей, в Баден-Бадене, в августе 1858 г.). Семья собиралась в Нижний Новгород, а Николай не терял надежды вернуться в Сибирь. Но в планы безжалостно вторглась болезнь. Она усиливалась и вынудила Свербеевых весной 1858 года отправиться для лечения за границу. В этом путешествии у Н.Д.Свербеева были и другие соображения. Не менее важной его целью наряду с лечением была встреча с А.И.Герценом. Недавно найдены три письма видного революционера к Н.Д.Свербееву, из которых становится ясно, что Николай трижды встречался с Герценом за границей, а также выполнил ряд его поручений, например, в Париже передал Прудону революционную брошюру. Не исключено, что Свербеев снабдил Герцена материалами для публикации в газете "Колокол". Николай был одним из первых, кто связал декабристов с революционной эмиграцией за границей.

Н.Д.Свербеев не дожил до счастливого мига, когда было отменено крепостное право, всего несколько месяцев: 6 декабря 1860 года он скончался в Орле. Не удалось ему увидеть того, к чему он стремился всю жизнь: освобождения народа. Дело его продолжила супруга - Зинаида. Поселившись в имении Сетуха, она более полувека верой и правдой служила народу, облегчала жизнь крестьян. В Сетухе для крестьян была построена школа, нанимались учителя, открылась больница - и все на средства З.Свербеевой.

Уже после революции, в начале 20-х годов, ей, по личному указанию В.И.Ленина, была назначена персональная пенсия. Так были признаны Советской властью заслуги декабристов перед русским освободительным движением. Что касается Зинаиды Сергеевны, то она умерла летом 1924 года в возрасте 87 лет и похоронена в Орле на Троицком кладбище, где, возможно, находится и могила ее мужа - верного и преданного друга декабристов.

• Свербеевы -- Всероссийское генеалогическое древо
• Свербеевы -- Русский биографический словарь
• Свербеевы -- Указатель личных архивных фондов в государственных хранилищах СССР
• Портрет Зинаиды Свербеевой -- Русская портретная галерея

Другие работы С.К.Канна