реди многочисленных трудов, посвященных А.С.Пушкину и его творческому наследию, не было конкретного, обобщающего исследования образа Музы, его развития, модификаций и трансформаций. Конечно, невозможно было обойти вниманием столь яркий и часто встречающийся образ. О Музе упоминали многие исследователи, признавая ее частью поэтики Пушкина. Но, даже если литературоведы выходили на проблему функционирования образа Музы в тексте пушкинских произведений, то либо решение этой проблемы оставалось за рамками исследования, либо отмечались частные стороны вопроса. При фронтальном просмотре выявляется факт присутствия образа Музы во всем творчестве поэта. Вся пушкинская поэтика скрепляется образом Музы, и это не случайность. У многих поэтов образ Музы однопланов, но Пушкин видит различные аспекты образа Музы, в том числе и возможности проявления его в контексте. Образ Музы не только трансформируется в контексте, но и сам контекст может притягивать образ Музы. В определенном смысле образ Музы - это инструмент создания поэтического контекста, и Пушкин видит и использует эту возможность образа. При выявлении факта присутствия образа Музы во всем творчестве поэта возникает идея его универсализма. Для Пушкина образ Музы выступает как универсальное поэтическое начало. Как всякий мифологический образ, Муза имеет и своеобразный жизненный смысл. Это и инструмент познания и отношения к миру. Через образ Музы прочитывается текст, причем на многих уровнях, и, что самое важное, на уровне смысловом. Где в контексте появляется образ Музы, там возникает своеобразный «сгусток поэзии». Муза - это знак присутствия божественной поэтической субстанции. Существуют простые и сложные структуры с образом Музы - это и есть выражение поэзии, которая может быть определена как Муза. Музу как знак Пушкин переводит в поэтический текст, и именно через Музу доказывается универсальность поэзии Пушкина. Муза - это ключ, некий набор понятий, который открывает смысловые пласты, это универсальный художественный, поэтический код. Что же видели исследователи за образом Музы? Приведем несколько точек зрения. У Ю.М. Лотмана мы встречаем понимание Музы как творческой, «поэтической» эволюции[1], как синонима слова «поэзия»[2], а «явления» Музы как начала творчества[3]. В «Комментарии» к «Евгению Онегину» Ю.М. Лотман определяет Музу как «мифологическую персонификацию»[4]. Даже не разделяя положений структурной поэтики, нельзя не согласиться с выделением исследователем Музы как одного из «метатекстовых персонажей», как «персонифицированный способ создания текста». Важно то, что Муза выделяется как важнейший элемент текста, а не просто как символ поэзии, но все же она не исследуется как отдельная поэтическая субстанция. Пушкинская Муза для В.В.Вересаева - это символ творчества, творческого воображения, фантазии[5], но мы не находим каких-либо объяснений такой символики, видимо, в силу ее естественности и, что более важно, немногозначности для исследователя. В последней строфе стихотворения «Памятник» он видит за Музой самого поэта, но опять же никак не объясняет такую «замену»[6]. Г.П.Макогоненко, рассуждая о связи поэмы «Домик в Коломне», строф из «Путешествия Онегина» и восьмой главы романа, видит за Музой поэтическую систему Пушкина, которая включает как темы произведений, так и средства, используемые для их описания, и которая меняется от романтизма к реализму[7]. У Б. Мейлаха мы встречаем исследование «мотива томной музы». Хотя Муза проходит через рассуждения исследователя, все-таки не ей посвящен анализ. Центр рассуждений - это эпитет «томная», который дает выход на целый пласт творческого процесса, связывая единой нитью стихотворение «Румяный критик мой...», седьмую главу «Евгения Онегина» и поэму «Домик в Коломне». «Томную музу» Б. Мейлах расшифровывает как «грустные, унылые мотивы в русской поэзии». Он говорит именно о мотиве «томной музы», приравнивая саму музу к мотивам поэзии, хотя употребляет и слово «образ»: «в образе «томной музы» часто обобщались трагические мотивы, возникшие в русской поэзии под влиянием удушающей атмосферы последекабрьской реакции, в годы казней и ссылок, крушения вольнолюбивых надежд»[8]. Е.А. Маймин соотносит Музу поэта с его творчеством[9] и с поэзией[10], так же как и С.М. Бонди соотносит музу с поэтическим творчеством[11]. Г.М.Фридлендер видит в Музе то, что вдохновляет поэта[12]. Б.В.Томашевский, говоря о «первых шагах» музы, имеет ввиду начало творческого пути поэта[13]. Замечательный русский философ Сергей Булгаков смотрел на Музу Пушкина иначе, но он только поставил проблему: «И самый важный вопрос, который ... возникает о Пушкине, таков: каково в нем было отношение между поэтом и человеком в поэзии и жизни? Кто его муза: «Афродита небесная» или же «простонародная»?... Пушкин твердо знал, что поэзия приходит с высоты, и вдохновение - «признак Бога», дар божественный ... нельзя не остановиться на постоянных и настойчивых свидетельствах Пушкина об его музе, которая «любила его с младенчества» и в разных образах являлась ему на его жизненном пути». И, продолжая свою мысль дальше, С.Булгаков ставит вопрос, попыткой ответа на который и является наша работа: «Что это? Литературный образ? Но слишком конкретен и массивен этот образ у Пушкина, чтобы не думать, что за ним скрывается подлинный личный опыт какого-то наития, как бы духовного одержания»[14]. Анализ лирики поэта представляет нам многоуровневую систему вариантов образа Музы. Первый уровень развития образа Музы - Муза как античный символ, геликонская богиня, покровительница поэтов, творцов. К этому же уровню мы относим такие вариации образа: слово «Муза» как синоним слова «богиня» (один пример); Муза как богиня искусств, обозначающая тему поэзии (один пример); Муза как покровительница дружбы (один пример). Второй уровень образа Музы мы подразделяем на несколько подуровней: 1) Муза как символ творчества. Сюда же относим образ Музы, символизирующий творчество определенного поэта (один пример), образ Музы (а точнее, Муз), символизирующий искусства (один пример), и образ Музы, символизирующий «эстетические» развлечения римских вельмож - поэзию, чтение, танцы и музыку (один пример). 2) Муза как символ произведений, конкретных и неконкретных; 3) Муза как символ собственного творчества Пушкина; 4) Муза как символ собственных произведений поэта; 5) Характеристики через образ Музы: а) конкретных личностей и адресатов посланий, б) самохарактеристики поэта, в) замена слова «поэт» перифразой, содержащей образ Музы. Сюда же относится один пример, в котором не «поэт», а «художник» определяется через образ Музы; 6) Мифологизация через образ Музы: а) себя, б) других вместе с собой - это один пример условной мифологизации. Выделяются и промежуточные уровни. Между первым и вторым уровнями мы выделяем уровень, на котором образ Музы, символизирующий творчество, находится в контексте, содержащем античную символику и имена. Третий уровень образа Музы - Муза, символизирующая источник вдохновения. Четвертый уровень, наиболее сложный, - персонификация образа Музы. К промежуточным уровням мы относим примеры различных сочетаний в образе Музы символики основных уровней развития образа. Это примеры, в которых мы находим одновременно мифологизацию и персонификацию образа, символику источника вдохновения и персонификацию и даже, одновременно, мифологизацию, символ источника вдохновения и персонификацию. И, наконец, наиболее интересным, на наш взгляд, примером, является самоперсонификация поэта в образе Музы. Это пример, относящийся к четвертому, последнему уровню развития образа, но, вместе с тем, выделяющийся из него как некий прорыв в личностную сферу поэта. Б.В. Томашевский писал, что «в прочно построенном художественном произведении значение слова определяется всецело контекстом, который отсекает все паразитические ассоциации»[15]. Действительно, применительно к нашим исследованиям образа Музы, можно сказать, что Муза «как таковая» и Муза в контексте весьма различны. Именно контекст дает такое разнообразие смыслов, а каждый конкретный контекст дает определенный смысл. Образ Музы в каждом конкретном контексте своеобразен, индивидуален, наделен своими чертами. Но образ Музы в целом вмещает в себя всю совокупность частных, конкретных значений. Поэтому для понимания его многогранности и целостности важно изучение всех контекстов. Позволим себе предположить, что образ Музы - это единственный античный образ у Пушкина, получивший столь широкую гамму значений. Как правило, другие античные образы, носящие определенные имена, обладают и определенным значением в поэтическом контексте. Конечно, если Муза упоминается конкретная, носящая определенное имя, то и значение у нее конкретное. Но если это «просто» Муза, то она выделяется среди всех остальных образов, пришедших из античности, именно своей смысловой сложностью. И, если при употреблении образа Музы как символа поэзии, можно говорить о традиции, то в случаях более сложных этот образ весьма индивидуален у Пушкина. Как античный символ, как символ поэзии, Муза действительно традиционна в лицейских стихах. Но и среди произведений лицейского периода мы встречаем примеры образа Музы не традиционного характера, а чисто пушкинские. Яркий пример - стихотворения «Батюшкову» и «Мечтатель», написанные в 1815 году и представляющие мифологизацию образа самого поэта через образ Музы, а это вовсе не традиция. В тех стихотворениях, где происходит мифологизация, и где присутствует образ Музы, мы не чувствуем неестественность соединений, так как именно образ Музы естественно соединяет реальный и мифологический планы, как бы служит проводником между ними. Нет резких, необоснованных переходов, все связано и один план плавно перетекает в другой, благодаря Музе, которую поэт приближает к себе, осознавая как творческую часть своей личности. Пушкин трансформирует художественное время и пространство, соединяя и разъединяя вымышленное и реальное, организуя текст, где мера условности становится весьма относительной. В этом отношении именно смешение литературных образов и реальных личностей в художественном пространстве является наиболее действенным методом. Здесь важно выделить следующую мысль: образ Музы, при всей его кажущейся «античности» и традиционности, не является пассивным стилизованным античным образом. Если бы Пушкин видел в Музе только один из образов, унаследованный сентиментальной, классицистической или романтической традицией, то Муза бы «исчезла» из его произведений. Но она не только не исчезает, а получает дальнейшее развитие. Значит, было в этом образе нечто, что было близко поэту, значит, вкладывал он в Музу не только значения, пришедшие из какой-либо традиции, но и свое, личное, что прошло вместе с ним через все его творчество. В этом глобальность образа Музы. Очень показателен с точки зрения функционирования Музы как поэтического кода образ Музы, участвующий в характеристиках. Муза кодифицирует на разных уровнях, участвуя в перифразе, в персональной характеристике или в самохарактеристике. На первом уровне слово «поэт» или «художник», зашифровываясь через Музу, приобретает особый смысл, как бы поднимаясь от своей начальной семантики к более сложным смысловым пластам, знаком которых и является Муза. В характеристиках этот процесс более сложен, так как речь идет не об относительно «абстрактном» слове, а о конкретных личностях. Здесь Муза кодифицирует реальных людей, действуя как код, переводящий реальный план в план художественный, приближая реальных личностей к высшим сферам поэзии. Но Муза - это не самая высшая субстанция. Над ней - сам поэт, и это он управляет Музой как кодом. Ярче всего это видно в самохарактеристиках, в которых поэт кодифицирует уже себя. Но, независимо от того, как именно образ Музы участвует в характеристике, его роль в контексте не пассивна, даже если он является частью перифразы. Происходит это потому, что Пушкин наделяет Музу смысловой значимостью и правом функционирования в качестве художественного кода, поднимающего реальность к высшим смысловым сферам поэзии. Образ Музы действует во всей пушкинской поэтике, и многие спорные вопросы, возникающие при изучении произведений поэта, могут быть решены через Музу. Наглядно объяснить важность образа Музы можно, обратившись к роману «Евгений Онегин». Яркий пример - объяснение финала романа, до сих пор вызывающего споры. Вообще, весь роман в целом несет сильнейший личностный заряд. И Пушкин, выражая себя через образ автора, наделяя себя вымышленными чертами и придумывая факты биографии для художественного плана произведения, не скрывался полностью за этой маской. Самоперсонификация поэта в образе Музы, наблюдаемая в восьмой главе романа, и «игра» с образами - это пушкинское, принадлежащее скорее личности, чем творцу. Можно говорить об этом, как о художественном приеме, как о мистификации, ведь он как бы прячется за маской Музы, выдвигая эту часть своей личности, творческую часть, на первый план. Но, так или иначе, переработка текста в сторону усложнения говорит нам о намерении поэта убрать акцент с художественном вымысла или с фактов своей биографии. Он дает нам ключ к самому себе, раскрываясь через «игру» с образами. Он дает нам возможность не просто узнать какие-то факты из его жизни, но заглянуть за ту тонкую грань, которая разделяет творца и человека, увидеть составляющие гениальной личности, в которой все находится в гармонии, но, вместе с тем, каждая сторона настолько сильна, что в художественном сознании может быть выделена в отдельный образ, и только какие-нибудь детали или контекст могут подсказать, что это не просто образ, созданный фантазией автора, а часть авторской личности. Игра с образами, игра с читателем - все несет в себе смысл. Итак, образ Музы связан в смысловом пространстве с образом автора и образом Татьяны. В восьмой главе образы Музы и Татьяны взаимодействуют. Образ Музы персонифицируется в образе Татьяны, то есть между ними существует смысловая и художественная связь. Эта связь не ограничивается теми строфами, где конкретно происходит персонификация. Можно сказать, что поэт вкладывает в образ Татьяны идею образа Музы. Теперь обратимся непосредственно к тексту. Высокой страсти не имея Для звуков жизни не щадить, Не мог он ямба от хорея, Как мы не бились, отличить. Это строчки из строфы VII первой главы. Поэт представляет нам Онегина, отмечая тот факт, что поэтическое искусство было чуждым для Евгения. Он так привык теряться в этом, Что чуть с ума не своротил Или не сделался поэтом. Признаться: то-то б одолжил! А точно: силой магнетизма Стихов российских механизма Едва в то время не постиг Мой бестолковый ученик. Как походил он на поэта, Когда в углу сидел один, И перед ним пылал камин, И он мурлыкал: Benedetta Иль Idol mio и ронял В огонь то туфлю, то журнал. Это строфа XXXVIII восьмой главы. Первые четыре строчки строфы XXXIX продолжают ту же мысль. Дни мчались; в воздухе нагретом Уж разрешалася зима; И он не сделался поэтом, Не умер, не сошел с ума. Через приведенные стихи проходит мысль поэта о том, что у Онегина отсутствовал поэтический дар, и, хотя у него был такой превосходный «учитель», он не «постиг» «стихов российских механизма». В строфе LVI главы первой поэт подчеркивает: Всегда я рад заметить разность Между Онегиным и мной,... Именно отсутствие поэтического дара является, на наш взгляд, основной «разностью» между поэтом и Онегиным. У поэта есть его Муза, принимающая различные облики. Она - покровительница поэта, она символизирует его творчество в целом и его произведения в частности, она создает мифологический план вокруг образа самого поэта, она служит источником вдохновения, она даже персонифицируется в образе поэта. Муза - это как бы знак принадлежности к высшим творческим сферам. Онегин лишен поэтического таланта, у него нет Музы, верной спутницы творца. Что же получается, если Муза персонифицируется в образе Татьяны? До встречи с Татьяной Онегин не мог «ямба от хорея ... отличить». Они встречаются, Онегин отвергает ее любовь. Потом новая встреча, и теперь Онегин пытается добиться ее любви. Он начинает заниматься поэзией, но его Музы нет с ним. Она была рядом, и он чуть «не сделался поэтом». Но Евгений не становится поэтом, и Муза покидает его. А ведь его Муза - это Татьяна. В таком случае финал закономерен: Онегин не становится поэтом, и поэтому его Муза уходит, Татьяна не может быть с ним. Онегин приблизился к высшим сферам, но не остался в них. И в этом основная «разность» между ним и поэтом. Татьяна намного ближе поэту, чем Онегин, именем которого назван роман. И особое отношение поэта к своей героине отмечалось не раз в исследовательской литературе. И мы также подчеркнем это особое отношение, ведь поэт приближает Татьяну к своей Музе. На данном этапе нашей работы детально проанализирована лирика, роман «Евгений Онегин», сказки и поэмы. Лирика и роман буквально пронизаны образом Музы, что подтверждает уже сухая статистика по хронологии, количеству произведений и встречающейся в них Музы. На основании лирики выстраивается система уровней образа, а в романе образ Музы является одним из ключевых. Как же дело обстоит с поэмами и сказками? Конечно, отсутствие образа Музы в сказках - не есть следствие их национальной принадлежности. Сам жанр сказки не предполагает присутствия образа Музы в тексте. Образ Музы, вышедший из античной традиции, и, посредством классицизма, перенесенный в романтическую поэзию и прозу, совершенно чужд стихии сказок. Это образ не реальный, за исключением тех случаев, когда он персонифицируется в действительно реальном образе, в образе реально существовавшего лица. Но его нереальность не сказочна. Образ Музы не стал образом сказочным. Можно предположить, что именно послужило причиной этого. Может быть, это литературность образа. Изначально Муза была образом античной мифологии, и, «переместившись» в литературные произведения, все дальше «уходила» от фольклорной среды. Система образов античной мифологии была в какой-то мере законсервирована и перенесена в литературу классицизма. Ориентация на античность как на образец не позволила менять образы античной мифологии, которая не имела ничего общего с фольклором и была литературна по своей природе. Как нам кажется, можно говорить о тяготении образов к сугубо литературной среде или к среде более фольклорной. В данном случае, образ Музы естественно вошел в среду литературную. Конечно, «литература связана с мифологией...прежде всего через сказку и народный эпос»[16], но не все образы органично влились из мифологии в фольклорные произведения. Есть переходные образы, действующие как в фольклоре, так и в чисто литературных произведениях. Образ Музы - пример «чисто» литературного образа, нашедшего свое место в ткани литературных произведений. Но есть еще одна немаловажная причина отсутствия образа Музы в сказках Пушкина, может быть, самая важная. Образ Музы - это образ личный. Он принадлежит творческой индивидуальности писателя. Он функционирует в тексте как самостоятельный элемент поэтики, но вместе с тем, он неразрывно связан со своим творцом. Если мы обратимся к схеме, представляющей все трансформации образа Музы, то увидим, что все уровни образа так или иначе связаны с личностью поэта. Является ли Муза покровительницей поэтов или символом творчества, участвует ли она в характеристиках адресатов посланий или в мифологизации, персонифицируется ли она в реальном образе, всегда существуют нити, связующие поэта и его Музу. Она - его творение во всем многообразии ее воплощений и в ее самостоятельности. И функционирует Муза в произведениях, пронизанных личностью поэта, например в лирике и в «Евгении Онегине», где образ автора - один из главных, а его диалог со своей Музой является одним из ключевых моментов поэтики романа. Сказка же явление коллективного создания. Она не индивидуальна. Фольклорные образы не принадлежат отдельным личностям. Они не несут индивидуальной личностной нагрузки, так как они не принадлежат конкретному автору и должны быть понятны всем. Все пласты смысла в таких образах находятся на виду, их нетрудно расшифровывать, так как они и предназначены для моментального понимания в процессе восприятия текста. Другое дело - образы личные, к которым и относится образ Музы. Следуя законам жанра, поэт не вводит образ Музы, один из основных, если не главный, в его поэтике, в текст сказок, так как он бы был чужим в фольклорной стихии. И самая важная причина этого - невозможность проявления собственной личности в границах жанра сказки. Что касается образа Музы в поэмах, то в рамках каждой поэмы Муза появляется или не появляется по разным причинам, но можно сделать несколько общих замечаний. Так, образ Музы не совместим с национальным колоритом произведения. Как образ античной мифологии, Муза будет естественно функционировать в произведении, обращенном к античности, когда она выступает в своем изначальном значении богини-покровительницы. Примеры этого мы встречали при анализе образа Музы в лирике. Целый уровень выделяется для образа Музы - античного символа. Допустима и мифологизация через образ Музы, когда, посредством его, поэт встраивает свой образ в мифологический контекст произведения. При персонификации в контексте могут появиться детали античного мифологического колорита. Но образ Музы совершенно нейтрален по отношению к национальному колориту, который связан с художественным временем и пространством произведения. В произведениях, в которых сюжет предопределяет появление национального колорита, образ Музы может появиться только в авторских отступлениях, так как он совершенно чужд какой-либо национальной окраске произведения. Точное следование Пушкина всем этнографическим нюансам отмечали многие исследователи; в частности, Г.М.Фридлендер писал об «органическом для Пушкина стремлении к этнографической точности»[17]. Кроме этого, и сюжет сам по себе может не допускать появления образа Музы, как, например, в «Гаврилиаде», являющейся пародией на евангельский рассказ. Но этот «запрет» усиливается, если «включен» национальный колорит, ведь образ Музы вненационален. То же самое происходит и в произведениях, жанр которых принадлежит к фольклору. Яркий пример - сказки Пушкина. Жанр поэмы допускает авторские вставки, как бы «лично от себя», и образ Музы вполне может появиться в тексте именно в них. Но, художественное время и пространство, предопределенные сюжетом, могут этого не позволить. Пример этого - поэма «Кавказский пленник». В самом тексте поэмы образ Музы не встречается, а вот «Посвящение» и «Эпилог» поэмы органично включают в себя образ Музы, в них больше проявлена личность поэта. В строчках, которые мы рассматриваем, как авторское отступление, Музы нет. Хотя тематически это отступление связано с текстом, оно все же относительно независимо и может рассматриваться как самостоятельный отрывок. Это мысли поэта, не связанные конкретно с поэмой. Но и здесь образ Музы не появляется, так как это бы нарушило некую целостность, ведь этот отрывок все-таки находится в тексте поэмы, а значит не должен выделяться из общего контекста. А в самом тексте поэмы художественное время и пространство, предопределенные сюжетом, не дают появиться образу Музы. Другой пример - поэма «Братья-разбойники», где отсутствие образа Музы объясняется следующими причинами: реальной сюжетной основой, дающей художественное время и пространство, не допускающие образ Музы, отсутствием авторских отступлений, где Муза могла бы появиться (что, впрочем, также связано с сюжетом), и наличием фольклорных приемов. Вообще, что может связывать образ Музы с реальностью? Муза, соотнесенная с творчеством или каким-либо произведением, участвующая в характеристике, символизирующая источник вдохновения и персонифицированная в чьем-либо образе, - вот все те случаи, когда образ Музы в той или иной степени включен в реальность. Интересен вопрос об «отношениях» образа Музы с реальностью, точнее говоря, с реальным планом произведения. Муза как античный символ, как геликонская богиня-покровительница творцов, приближает реальный план к «своему» мифологическому плану. А вот образ Музы второго уровня, на разных подуровнях ведет себя по-разному. Муза как символ творчества, символ произведений (в том числе и собственного творчества и произведений поэта), как бы сама приближается к реальному плану за счет связи с реалиями жизни. Эти реалии, в виде творчества и его проявлений, «притягивают» образ Музы к реальному плану. А вот образ Музы, участвующий в характеристиках и, тем более, в мифологизации, напротив, «мифологизирует» реальных личностей и реалии жизни, то есть, реальный план в этом случае несколько «закрывается» планом мифологическим, к которому изначально принадлежит образ Музы. Образ Музы, символизирующий источник вдохновения, «притягивается» к реальному плану, как и образ Музы, участвующий в персонификации. Таким образом, получается, что первым в произведении становится то мифологический, то реальный план. Если мифологический план выходит вперед, то значит, что образ Музы играет активную роль, приближая, «притягивая» реальный план к своему мифологическому. Если же реальный план доминирует в произведении, где функционирует образ Музы, то значит, что Муза «притягивается» к нему, не переходя, конечно, в пассивный образ, но, следуя замыслу поэта, приобретает черты жизненных реалий или, в определенных случаях, реальных личностей. И, наконец, сделаем еще одно немаловажное замечание, касающееся образа Музы. Каждый читатель знает из своего читательского опыта, что при восприятии любого художественного образа возникают те или иные ассоциации, цепочки взаимосвязанных мыслей и других образов. Многозначность и вариативность вообще в природе художественного образа, что позволяет ему активно «действовать» в художественном пространстве. Восприятие художественных образов индивидуально и стереотипно одновременно. Индивидуально, потому, что каждый человек обладает собственным набором ассоциативных связей и мыслительных образов и применяет их весьма индивидуально. Стереотипно, если можно так выразиться, потому, что в каждом художественном образе есть некая основа, некий устойчивый базовый смысл, дающий, соответственно, устойчивые ассоциации при восприятии образа. И, конечно, каждый писатель вкладывает в образ нечто свое, что может менять и, собственно, меняет ассоциативный ряд. Таким образом, восприятие художественного образа проходит как бы в трех измерениях одновременно: читатель воспринимает образ «как он есть», с его устойчивыми ассоциативными связями, проявляются индивидуальные образные ассоциации читателя, и читатель воспринимает авторское видение образа, которое также дает определенное направление в восприятии. Надо отметить, что какая-либо сторона восприятия может доминировать, например, авторское видение образа изменит привычное восприятие образа или выявит какие-то новые стороны, обозначив новый взгляд. Сложно говорить о первичности какого-либо направления в ассоциациях, это все очень индивидуально. На примере образа Музы в творчестве Пушкина наглядно прослеживаются все направления ассоциативного восприятия. Базовые ассоциации, связанные с образом Музы, это «античность», «поэзия», «вдохновение». В основном, именно эти понятия возникают в мыслительных образах при восприятии Музы. У каждого читателя акцент в этих образах будет стоять на чем-то своем. У одних на первый план выйдет образ Музы - античной богини и связанные с ним мифологические имена и названия: Геликон, Парнас, имена самих девяти античных муз и так далее. У других Муза ассоциируется прежде всего с символом источника вдохновения для поэта. Вариантов здесь много, но, в известной степени, их число все же ограничено. Это - сугубо индивидуальное восприятие, которое, конечно, соотносится со многими факторами: так, например, читатель имеющий глубокие познания в античной истории и мифологии, посмотрит на Музу, вероятнее всего, именно с этой точки зрения. И, конечно, сам Пушкин дает нам свое видение Музы. Анализ лирики поэта представляет нам многоуровневую систему вариантов образа Музы, из которой видно, что наряду с символикой Музы - античной богини и источника вдохновения, существует и персонификация образа Музы в каком-либо другом образе, и Муза, через которую поэт дает характеристики реальным лицам, а это уже сугубо авторское видение возможностей образа Музы. Итак, существуют общие и индивидуальные ассоциации, возникающие в связи с восприятием художественного образа. Но существует и некий обратный процесс, заключающийся в том, что рассуждения на ту или иную тему как бы «притягивают» определенный художественный образ. Так, рассуждения и критика современников поэта его произведений органично включала в себя образ Музы в различных смыслах и значениях. Этот факт может быть объяснен двумя причинами: во-первых, критика того времени вообще свободно оперировала образом Музы как символом; во-вторых, Муза не утратила еще своей значимости как литературное понятие. Для сравнения можно сказать, что в сегодняшней критике Муза встречается весьма редко, и, в основном, в ироническом контексте. Действительно, в современной нам критике несколько иронично прозвучали бы выражения «своенравные игры музы» (О.М. Сомов, статья «О романтической поэзии. Статья III» («Соревнователь просвещения и благотворения», 1823)[18] или «почитатели его музы» (N 138 «Северной пчелы» от 16 ноября 1829 года)[19]. Но в критике, современной Пушкину, это вполне обычные метафоры, как правило, не связанные с какой-либо иронией. И сам поэт естественно употребляет образ Музы в произведении, изначально настроенном на полемику - поэме «Домик в Коломне» (1830). Итак, что же такое образ Музы у Пушкина? Художественный образ? Литературная маска? Средство создания художественного пространства? На каждый из этих, в общем-то, риторических вопросов можно ответить утвердительно. И тут же задать себе новый вопрос, возникший от ответа на предыдущий. На первый взгляд можно увидеть в Музе не больше, чем античный мифологический образ. Но при внимательном исследовании открывается глобальность и универсализм образа Музы в поэтике Пушкина. Повторяя вопрос русского философа Сергея Булгакова, скажем утвердительно: да, «слишком конкретен и массивен этот образ у Пушкина, чтобы не думать, что за ним скрывается подлинный личный опыт какого-то наития, как бы духовного одержания». И наша работа призвана открыть эту духовную сторону содержания литературного образа Музы. О.Ю.Шокина П р и м е ч а н и я   1 Лотман Ю.М. Пушкин. Биография писателя. Статьи и заметки. 1960 - 1990. "Евгений Онегин". Комментарий. - СПб.: Искусство, 1995. - С.704-705. 2 Там же. - С.47. 3 Там же. - С.97. 4 Там же. - С.445. 5 Вересаев В.В. Загадочный Пушкин. - М.: Республика, 1996. - С.93. 6 Вересаев В.В. Загадочный Пушкин. - С.118-119. 7 Макогоненко Г.П. Гоголь и Пушкин. - Л.: Советский писатель, 1985. - С.112-114. 8 Мейлах Б. Художественное мышление Пушкина как творческий процесс. - М.; Л.: Издательство АН СССР, 1962. - С.151-157. 9 Маймин Е.А. Пушкин. Жизнь и творчество. - М.: Наука, 1981. - С.33. 10 Там же. - С.98. 11 Бонди С.М. О Пушкине. - М.: Художественная литература, 1983. - С.68. 12 Петрунина Н.Н. Фридлендер Г.М. Над страницами Пушкина. - Л.: Наука, 1974. - С.42. 13 Томашевский Б.В. Пушкин: Работы разных лет. - М.: Книга, 1990. - С.180-181. 14 Пушкин в русской философской критике. Конец XIX - первая половина XX века. - М.: Книга, 1990. - С.280. 15 Томашевский Б.В. Пушкин: Работы разных лет. - М.: Книга, 1990. - С.67. 16 Литературный энциклопедический словарь. - М.: Сов. энциклопедия, 1987. - С.223. 17 Петрунина Н.Н., Фридлендер Г.М. Над страницами Пушкина. - Л.: Наука, 1974. - С.13. 18 Пушкин в прижизненной критике. 1820-1827. - СПб., 1996. - С.144. 19 Цит. по: Анненков П.В. Материалы для биографии А.С.Пушкина. - М.: Современник, 1984. - С.210.

Сибирская пушкинистика сегодня