З.М. Ибрагимова
Однажды в двадцатом веке...

Прочитала рукопись будущей книги и спросила себя - о чем она получается?

О незабвенном студенчестве разновозрастных питомцев главного университета страны?

О друзьях-товарищах, учителях и коллегах каждого, кто оглядывается на свой путь в науку - и в науке?

О житейских подробностях прошедшего времени и частных фактах множества биографий, не случайно собранных вместе?

Об общественных настроениях, определивших нравственные ориентиры молодых, решительные поступки старших?

О том, как оптимистична романтическая молодость и что осталось от того оптимизма в постаревших романтиках?

О том, как юные провинциалы бесстрашно покоряли Московский университет и обретали бесценный опыт приобщения к шедеврам отечественной культуры?

О том, как и почему питомцы МГУ оказались в Сибири и за каким таким теплом мчались они в холодную Сибирь не просто "по распределению", а и с превеликой охотой и надеждами?

О простодушии и энтузиазме идеалистов, пекущихся о благе Родины с большей горячностью, чем о собственной сберкнижке?

Об исторической обреченности идеализма на осмеяние или ...?

Довольно, впрочем, субъективно сформулированных вопросов. Ответы - в книге, в мозаике воспоминаний, столь же несхожих, как и их авторы, и столь же клишированных, как соединившая их эпоха.

Непритязательные истории, истории от первого лица, смесь стилей, сюжетов, интонаций, жанров. То - почти исповедь, то - почти служебный отчет. То - листок из отдела кадров, то - ностальгический вздох по далекой и невозвратной молодости. То - неизбежная боль от въезда в "чужое" время, то - благодарная память о праздниках времени "своего"...

И - объединяющая судьбы география биографий: отовсюду - в Московский университет, а уж с этим высокопочтенным дипломом - с отечественного запада на отечественный восток. Создавать академическую Сибирь, духовно и душевно присягая идеалам служения к пользе Отечества.

Пустозвонный пафос? Оно бы так, когда бы не реальные человеческие судьбы. Когда бы не этот - впечатляющий и статистически, и качественно - миграционный поток в трудно представимом сегодня направлении: из столицы - в провинцию, да еще и ту, у которой репутация - мрачнее не сыскать. (Как горько заметил Н.М.Ядринцев, сибирский край издавна выполнял тюремную повинность за целое государство. Увы, и двадцатый век не преминул воспользоваться ссыльно-каторжной освоенностью Сибири - да еще в масштабах, прежде неведомых.)

Так что же эти добровольцы? Идеалисты? Романтики - без прагматичного "царя в голове"? Они самые... Сегодня идеализм - синоним слабоумия. А тогда, между прочим, мчались в Сибирь люди толковые, образованные и творческие, личности с оригинальными научными идеями, дерзкими социальными проектами, азартной увлеченностью беспрецедентным начинанием.

И общественное мнение (в отличие от немногих частных) не держало их тогда за юродивых, наоборот - их называли подвижниками, отдавая должное и светоносному замыслу, и благородной мотивации перемещения мозгов из центра на периферию.

...Две юбилейные даты подвигли инициаторов этого издания к сбору воспоминаний - 250 лет МГУ и 50 лет решению о создании Сибирского отделения Академии наук СССР.

Авторам мемуаров равно дороги обе эти даты. МГУ и академическая Сибирь - то общее, что и побуждает не обремененных родственными узами людей относиться к общественным, по сути, юбилеям как к семейным праздникам, собирающим вместе большой и смешанный клан на родственный "погляд".

"Родня" по биографиям, "родня" по истории, которая судьбами людей и идей распоряжается, как заблагорассудится.

Два имени, почти двумя столетиями разделенные, Ломоносов и Лаврентьев, сблизила история в сознании потомков, не безразличных к обустройству Отечества.

И два события, на те же два века одно от другого отстоящие, - открытие Московского университета и государственное решение об академизации Сибири, тоже оказываются нерасторжимыми в союзе времен, мало как будто бы пригодных к сравнению.

Как сравнивать Ломоносовский - допаровозный, доэлектрический и т. д. и т. п. век с лаврентьевским - самолетным, телевизионным, космическим и т. д. и т. п.?!

А вот деяния и хлопоты двух выдающихся Михаилов о развитии науки и образования, созидательная любовь к Отечеству, обоим свойственная, - нет здесь такой пропасти, как между ночезрительной трубой Ломоносова и, к примеру, расчетами Лаврентьева по безопасности космических кораблей при встрече с метеоритами.

Напротив - поразительное сходство устремлений, позиций, принципов организации научных исследований, общая вера в могущество знаний и просвещения, общее радение об отыскании и взращивании талантов - "собственных Платонов и быстрых разумом Ньютонов".

Сказать бы о дословном совпадении "записок" обоих Михаилов, адресованных власть имущим, так ведь спотыкаешься об архаику ломоносовского письма. Язык допушкинской эры - знак глубокой старины, покоряющий разве что любителей российской словесности. Лаврентьев к ним не принадлежал, да и высокий штиль творца од творцу математических формул был чужероден. По сути же - об одном и том же пеклись оба.

Лаврентьев добивался - и добился - создания многопрофильного исследовательского комплекса. Видел научный городок самодостаточным во всех отношениях - удобно работать, уютно жить, интересно учиться, плодотворно общаться.

Того же хотел Ломоносов. 1757 год. "Канцелярии Академии наук довольно известно: 1) что многие академические служители живут от Академии в отдалении... 2) что некоторые академические департаменты, как Лаборатория, Ботанический сад, Библиотека, дом университетский, от главного корпуса стоят в отдалении. От сих обстоятельств происходят затруднения...". 1758. "...Часто требует астроном механикова и физикова совета, ботаник и анатомик - химикова, алгебраист пустого не может всегда выкладывать, но часто должен взять физическую материю и так далее. Того ради, советуясь друг с другом, всегда должны будут иметь дружеское согласие".

Хлопоча об учреждении Московского университета, писал в 1754 году Михаил Васильевич покровителю просвещения И.И.Шувалову: "При Университете необходимо должна быть гимназия, без которой Университет как пашня без семян". И через десять лет, в 1764 году, в "Предложениях об устройстве и уставе петербургской Академии", - о том же: о необходимости гимназии - "кормилице университета", где "следует воспитывать более нежный возраст, преподавая школьные предметы так, чтобы вышедшие оттуда были способны к занятиям высшего порядка в Университете".

А Михаил Алексеевич через два века скажет: "Ломоносов шел пешком месяцы, чтобы добраться до Москвы. Мы же, используя печать и почту, отбираем способных молодых людей и доставляет их самолетами в наш научный центр".

Видимо, когда-то произвел на Лаврентьева неизгладимое впечатление ставший хрестоматийным "переход" юноши Ломоносова из родной поморской деревни в Москву, где "можно овладеть высшими науками". Правда, путь этот по нелегкой зимней дороге одолел Ломоносов вместе с рыбным обозом за три недели, но вряд ли стоит укорять Лаврентьева за это невинное преувеличение - "месяцы".

Психологи, возможно, объяснили бы такую "оговорку" работой подсознания, склонного доводить сообщения сознания до потери исходного смысла. Но в данном случае, пожалуй, сознание и подсознание действовали согласно: многомесячный пеший ход деревенского самородка к "вратам" учености" - как еще убеждать все и всяческие "канцелярии" в благотворности своих новаций? А новации эти сводились к созданию системы поиска и обучения одаренной детворы, без оглядки на происхождение, положение родителей, материальный достаток семьи и иные лукавые обстоятельства, облегчающие доступ к специализированному обучению тем, кто мало для него пригоден. Исключительно - по способностям, где бы эти "способности" ни отыскались - в глухой деревне, в рабочем ли поселке, в застенчивом ли провинциальном городишке или в самоуверенной напористой столице...

Демократия по-лаврентьевски.

Такой же - два века назад - добивался и Ломоносов.

Предлагая оригинальный проект "создания русского университета с учетом особенностей общественного строя России" (формулировка биографов), Ломоносов настаивал на том, чтобы к обучению в университете допускались представители податных сословий. (Словарное разъяснение: "податные сословия - крестьяне и мещане, так как они платили подати".) Более того - он говорил о возможности поступления в университет лиц крепостного состояния, которые должны иметь "увольнительное письмо" от помещика.

В 1754 году. За сто с лишним лет до отмены крепостного права.

Нельзя не вспомнить об этом, читая записки питомцев МГУ, связавших жизни с академической Сибирью.

Откуда они родом, из каких гнезд слетелись в самый старый, самый прославленный вуз страны?

Карта обширного Отечества, еще представлявшего собой Советский Союз, впечатляюще представлена в сотнях биографий.

Место рождения называет практически каждый мемуарист, придавая, по-видимому, нешуточное значение сему обстоятельству. Сведенные в перечень, эти "места рождения" обретают силу документального свидетельства равноправия, не декларируемого, а реального. Выглядят неоспоримым доказательством равных возможностей для детей столиц и глухомани, промышленных центров и провинциального захолустья в получении высшего (можно сказать - наивысшего) образования.

Вот она, географическая поэзия демократии:

с. Пажга - Республика Коми, с. Синьялы - Чувашия, с. Кибраци - Ташкентская область, с. Наровчат - Пензенская область, с. Самодуровка - Воронежская область, пос. Побединка - Рязанская область, д. Крюки - Горьковская область, с. Казаткуль - Новосибирская область, с. Бастан - Алтайский край, с. Лисовцы - Тернопольская область, с. Плоскош - Калининская область, д. Бабарино - Владимирская область, с. Хандала - Бурятия, с. Петровка - Полтавская область, с. Джулинка - Винницкая область, с. Ховмы - Черниговская...

Хватит? А то уйдет не одна страница на перечисление сел и деревень, обеспечивших МГУ толковым подростом.

Еще городки, станционные поселки, районные центры: Кукисвумчорр - Мурманская область, Вольск - Саратовская, Бердянск - Запорожье, Елец - Липецкая область, Спас - Приморский край, красноярский Боготол, пермская Губаха, якутский Томот, Сенаки - Грузия, Торез - Донецкая область, ст. Шелхуховка - Ростовская область, ст. Ерофей Павлович - Амурская...

И города поизвестнее: Тула, Тобольск, Воронеж, Киров, Смоленск, Рязань, Гомель, Симферополь, Севастополь, Ярославль, Сталинград, Омск, Саратов...

И вовсе столичные - Москва, Ленинград, Минск, Баку, Алма-Ата, Киев, Грозный, Уфа, Абакан, Ставрополь....

Даже болгарская Варна есть в этом списке, но она, право, трогает меньше, чем какая-нибудь "забытая Богом" Самодуровка или бесхитростно обозвавшее себя сельцо Лопуховка (пензенские угодья)...

А будущий академик Скринский - из Оренбурга. А будущий академик Шумный - из села Ховмы...

И - так далее.

Гимн новосибирских фымышат начинается со слов "Отовсюду мы съехались в Академгородок". Бывшие студенты МГУ без всякой натяжки могли бы начинать свой гимн так же. С поправкой на "университет", где разошлись по факультетам и кафедрам согласно склонностям и способностям, при "раздаче" которых природа не считается ни с кошельком родителей, ни с провинциальными комплексами среды обитания.

Математики, физики, биологи, химики, геологи, экономисты, историки, философы, географы, механики, психологи...

Это начинался московский Университет с трех факультетов - философского, юридического, медицинского, а потом... Нет нужды погружаться в историю Университета, в хронику его роста (незабываемое, например, новоселье на Ленинских горах довелось пережить и многим авторам этой книги, о чем они рассказывают как о празднике, "который всегда с тобой").

А вот еще раз обратиться к Ломоносову не лишне. Он считал, что при определении числа университетских кафедр, преподавателей и студентов нужно иметь в виду потребности страны. Более подробно говорил об этих потребностях, когда бился за Петербургский университет. Это и освоение природных богатств Сибири, и изучение Северного морского пути, и развитие горного дела, и расширение внутренней и внешней торговли, и забота о безопасности страны и т. д.

Петербургский университет открылся только в 1819 году. Но Московскому, получившему имя Ломоносова, его благословения и напутствий хватило надолго.

Эпиграфом к московской части воспоминаний могли бы стать слова Герцена: "Альма матер! Я так много обязан университету и так долго после курса жил его жизнию, с ним, что не могу вспоминать о нем без любви и уважения".

И эти чувства - любовь, нежность, уважение, благодарность Университету за его профессиональную и нравственную науку - владеют, конечно же, всеми мемуаристами, независимо от факультетов и кафедр.

Но не только профессиональным своим занятиям отдают дань авторы воспоминаний. Пестрые рассказы воскрешают и бытовые картинки и настроения, и нравы, и обольщения минувшей молодости. Эмоциональная память диктует взволнованные страницы, далекие от какого бы то ни было "пиара" (тогда и словечка такого не знали), не претендующие на поучения, на промывание заблудившихся в современности мозгов, но покоряющие неподдельностью чувств, непридуманностью сюжетов, выразительностью деталей.

Вспоминает, к примеру, кубанский провинциал: "несколько первых лет, входя в здание на Ленинских горах, тщательно чистил обувь и очень огорчался, когда другие этого не делали". И тут уж не о чистой обуви думаешь - о наивной чистой душе молодого сельского умника, со священным поистине трепетом относящегося к Университету. Храм - иначе не скажешь.

Трогают признания мемуаристов, многие из которых давненько перешагнули пенсионный рубеж и смотрят на свою молодость глазами старости, ошеломленной крутыми историческими переменами.

"Я искренне верил, что счастливому будущему, в которое мы скоро войдем, - коммунизму, нужны грамотные высокообразованные люди". (Уроженец той самой Лопуховки, название которой так красноречиво.)

Верили, прямодушно верили если и не в коммунизм, так в самолечение социализма, запрограммированного на все более светлое будущее жителей супердержавы - эту глобальную роль страны народ оплатил беспримерным самопожертвованием. Победа в Великой Отечественной давала советским людям право на гордость Отчизной - вопреки продуктовым карточкам, перенаселенным городским коммуналкам, надсадной и убогой деревенской реальности.

Послевоенная страна переживала культ высшего образования, и эта книга написана теми, кто истово верил в то, что "ученье - свет". И хоть самый молодой из мемуаристов кончал МГУ уже в перестроечные годы, отношение к альма матер у всех неизменно возвышенное - ни саркастической ухмылки в адрес прошлого, ни скепсиса, ни брюзжания по поводу издержек образования и воспитания нет на этих страницах.

Сердечный поклон - своим молодым годам, которые один из авторов определяет как "лучшие годы прошлого столетия". Ни больше - ни меньше.

За пределами этой книги несогласных с такой оценкой предостаточно. Но здесь - ностальгические отношения с прошлым, и не только потому, что "тогда мы были молодыми".

Невольное сравнение с настоящим умножает привлекательность прошлого.

"...Время было такое, что умом и трудом, а не папиной мошной, как сейчас, достичь можно было всего".

"Нам досталось трудное, но счастливое время развития страны. Ученые были востребованы".

Это уже ближе к сибирскому повороту судеб. "Были востребованы" - да еще как!

Чего в получившейся мемуаристике больше - Москвы или Сибири? Москвы, похоже, больше - и изрядно. Обидно за Академгородок? Ничуть. Лучшее из московских уроков и опытов укладывалось в основание традиций научно-образовательного центра этими самыми "москвичами", получившими в Сибири возможность создавать новую реальность.

И Сибири адресованы не дежурные - истинно теплые - признания.

"Атмосфера энтузиазма и стремления получить как можно скорее новые науч-ные результаты была характерной чертой всех приехавших покорять Сибирь".

"Сразу по приезде надо было выбирать новое направление работы. Я выбрала геохимию редкометалльных гранитов. В таком выборе опять-таки не обошлось без романтических порывов: стране необходимы редкие металлы!"

"Мы все мечтали о высоком, например, - поднять науку в Сибири! Именно это подвигло около тридцати выпускников 1959-го года приехать в Новосибирск. Академгородка еще не было, многие выпускники (не только МГУ) из Ленинграда, Казани, Ростова, Львова и других городов поселились в доме на углу улиц Красный проспект и Крылова в нынешнем магазине технической книги (мы его называли "гастроном"). В торговых залах жили девушки, в подсобных помещениях - юноши. Всего там проживало больше ста человек из разных институтов СО АН СССР".

Атмосфера, настрой, подробности приживания на вовсе не обетованной земле - мажорная сибириада! Сибириада тех самых идеалистов, над которыми злорадно посмеялась сама история.

		Ибрагимова З.М. Однажды в двадцатом веке... // Выпускники МГУ в Новосибирском научном центре СО РАН. 1957-2007. - Новосибирск: Гео, 2007. - С.5-12.

ОГЛАВЛЕНИЕ